#23 Дэн_Миллер » 10.11.2013, 12:31
5
Вечером того же дня в назначенное время Сайха стояла справа от входа в вокзал. К ее ноге прижимался новенький чемодан, через плечо была перекинута новенькая сумочка, и одежда на ней вся до последней нитки была также новенькая.
Таиф сам отвел ее в магазин, показал немолодой важной даме-заведующей, имеющуюся в их распоряжении сумму, объяснил ситуацию и попросил посодействовать. И тут же распаковал аппаратуру и занялся работой, как будто Сайха находилась не в примерочной дорогого универсального магазина, а у него в студии. Высокомерная заведующая предложила девушке раздеться, а сама тем временем со своей помощницей обсуждала перечень предметов, необходимый молодой девушке во время отпуска с офицером. При этом Сайха не принималась в расчет, словно была простым манекеном. Впрочем, надо отдать должное этим почтенным дамам, дело свое они знали, и Сайха ожидала господина эрст-лейтенанта снаряженная полностью, вплоть до противозачаточных таблеток.
Однако господина эрст-лейтенанта Гиеди что-то не было пока видно.
― Госпожа Ибри Сайха? ― услышала она.
Рядом стоял молодой человек в полувоенной форме. В руке он держал фотографию, с которой, видимо, сверялся.
― Да, ― сказала она настороженно.
― Господин эрст-лейтенант просил извиниться, его отпуск откладывается на несколько дней, ― сказал молодой человек. В его голосе отчетливо слышался легкий таласский акцент. ― Мне поручено устроить вас в гостинице. Это весь ваш багаж? ― спросил он, показывая на ее чемоданчик.
Сайха кивнула. Молодой человек поднял чемодан и пригласил ее следовать за ним.
― Отдайте фотографию, ― попросила она.
― Простите? ― повернулся он к ней.
― Пожалуйста, верните снимок, ― повторила Сайха.
Молодой человек улыбнулся, поставил чемодан и протянул ей фотографию. Сайха мельком глянула на нее, покраснела и быстро опустила в сумочку. Если посланец господина Гиеди и в самом деле таласар, то на фото для него не было ничего чрезвычайного ― Сайха слышала, что даже самые почтенные таласарки не стесняются обнажать грудь на пляжах и в подобных местах отдыха, не говоря уже о славных по всей Империи таласских банях с общим бассейном.
Провожатый довел ее до автомобиля и усадил на заднее сиденье; чемоданчик он поставил впереди.
― Мне еще необходимо отлучиться в кассы, ― сказал он, закрывая дверцу. ― Вы позволите?
― Разумеется, господин… ― сказала она вопросительно. Судя по манерам и качеству френча, молодой человек был по крайней мере унтер-офицером.
― Называйте меня Индис, сударыня, ― вежливо сказал он, наклонив голову и щелкнув каблуками. Так и есть ― и имя у него таласское, отметила Сайха, глядя, как он удаляется в сторону касс.
Индис привез ее в небольшую «семейную» гостиницу и снял для нее номер. Он отнес чемодан в комнату, убедился, что номер ее устраивает (еще бы не устраивать! В отдельной комнате она не жила с довоенных времен), оставил конверт с деньгами на мелкие расходы и отбыл, предупредив предварительно, что первую половину дня она может быть совершенно свободна, а вот во второй желательно далеко не отлучаться.
К хорошему привыкаешь быстро, тем более что Сайха твердо решила жить сегодняшним днем и не думать о дне завтрашнем. Через неделю-две-три (сколько там отпуск у господина эрст-лейтенанта?) будет видно, как дальше жить, а пока мы беспечны и богаты. Все же не пять минут…
Она даже израсходовала солидную часть «денег на мелкие расходы» на шерстяные нитки (терракота, беж и немного красного), и засела вязать шикарный кардиган, благо свободного времени достаточно (кардиган, между прочим, можно выгодно продать). Еду приносили прямо в номер, гулять по слякотной холодной погоде не хотелось, она с ногами забиралась в кресло и наслаждалась уютом. Вечером позвонил господин Гиеди, вежливо осведомился, не скучает ли и все ли в порядке.
― Благодарю, все в порядке, всем довольна, ― ответила она в трубку. ― Я не скучаю.
― Чем вы сейчас занимаетесь?
― Вяжу.
― Ну-ну, ― чуть улыбнулся голос в трубке. ― Извините, мой отпуск откладывается. Вопрос нескольких дней.
― Ничего страшного, ― ответила она беззаботно. ― Меня сроки не поджимают.
Он хмыкнул и положил трубку.
Добавлено спустя 5 часов 46 минут:
ИНтермеццо 2. Весна и Имперский политехнический институт.
Рибатт подождал, пока деканесса поставит подпись, и забрал заявление со стола.
― Отдадите секретарше и завтра получите студенческий билет, ― казенно и равнодушно сказала деканесса. ― На занятия можете идти прямо сейчас. Ваша группа называется «ПИ-1». Должна сказать, ― продолжала она, ― что эта группа у нас на особом положении. В ней мы учитываем индивидуальную подготовку, там готовятся к поступлению или продолжению учебы наиболее перспективные учащиеся. ― Она посмотрела на Рибатта с большим сомнением. ― И об учебной программе вам следует поговорить непосредственно с преподавателями.
Она замолчала и теперь смотрела на Рибатта, будто удивляясь, что он здесь еще делает. Рибатт понял правильно и поспешил удалиться.
В приемной не по возрасту сухая и блеклая секретарша встретила его с дежурным кокетством ― неумелым и неумным; Рибатт сразу пресек ее потуги, и она сердито приняла у него заявление, проверила наличие необходимых справок и фотографий, подколотых к листу, указала пальцем на приколотое к стене расписание и забыла. Рибатт быстро переписал расписание в блокнот, глянул на часы ― до перемены оставались считанные минуты ― и отправился искать аудиторию.
Группа занималась в небольшой комнате, где стояли в три сплошных ряда девять простых школьных столов и один, якобы письменный, для преподавателя. Стулья ― ох, Небеса, что за уродцы! ― двух одинаковых не найдешь; окна немыты, стены обшарпаны, доска исцарапана… Да, порядком обнищал за военные годы родимый Политех.
В группе было четырнадцать человек: пятеро юнцов ― явные старшеклассники, две девицы и семеро парней постарше, его ровесники, в не очень новом полувоенном обмундировании ― типичные уволившиеся в запас. Троих Рибатт даже знал в лицо с довоенных времен, хотя фамилий и не помнил. А вот его помнили.
― Рибатт Ати! ― радостно окликнул его худой высокий парень. Рибатт приветливо улыбнулся. Кажется, они как-то пили вместе в «Синем страусе». Обменялись рукопожатиями, как принято, разговорились, вышли покурить, но воодушевление бывшего фронтовика заметно убавилось, когда выяснилось, что всю войну Рибатт отсиделся на канцелярской работе да еще и в министерстве охраны короны. Поэтому, вернувшись а аудиторию, Рибатт спокойно присел в одиночестве за последний стол.
Прозвенел звонок, почти сразу вошел преподаватель, благо кафедра находилась прямо напротив, отметил присутствующих в журнале и приступил, надо полагать, к заявленным деканессой индивидуальным занятиям: раздал карточки с задачами. Потом пробежался по списку и сразу подозвал к себе Рибатта, чтобы блиц-экзаменом выяснить круг познаний новичка.
― Что ж, ― подвел он итог. ― Забыли вы мой предмет основательно, но не безнадежно. Вас ведь с третьего курса призвали?
Рибатт кивнул. Его призвали аккурат в зачетную неделю шестого семестра.
― Значит, запишите, какой литературой пользоваться, ― сказал физик, продиктовав короткий список знакомых книг. ― И к следующему занятию проштудируйте… ― он назвал два раздела из учебника. Потом посмотрел на Рибатта оценивающе и сунул ему картонку с задачей: ― Попробуйте-ка вот пока...
Рибатт вернулся на свое место, поразмышлял над задачей, решил ее вроде бы логическим, но почему-то не удовлетворившим его путем, положил листок перед собой и стал ждать озарения. Пока же он рассеянно посматривал по сторонам.
Преподаватель подозвал к себе сразу трех юнцов и мучил их каверзными вопросами; юнцы угрюмо сопели. Пользуясь случаем, остальные коллегиально обсуждали варианты решения доставшихся им задач. Впрочем, преподаватель все видел и не возражал, видимо, прекрасно понимая, что за контингент ему достался. И верно: тот, с которым Рибатт курил, авторитетным тоном настаивал на явной нелепице ― похоже было, что он забыл даже школьный курс. Он учился на механико-технологическом, а в Политехе их всегда считали математическими дубарями. Одна из девушек была с ним солидарна, хотя и обращала его внимание на некоторые неучтенные нюансы. С ней все было ясно: умная карьеристка, служила во вспомогательной части, теперь, не теряя времени, решила заняться образованием, благо полагались льготы и пособие. Рибатт посмотрел на вторую. Та не участвовала в общей дискуссии, а старательно, как школьница, писала в тетрадке. Рибатт попробовал угадать, сколько ей лет ― можно дать и четырнадцать, и двадцать. Хотя школьницы, пожалуй, так не одеваются. Богатенькая, прикинул он, можно на досуге поухаживать. Но не сейчас.
Преподаватель отпустил наконец юнцов и подключился к дискуссии бывших фронтовиков. Наводящими вопросами он довольно ловко направил решение в нужное русло. Рибатт решил, что преподаватель вроде бы стесняется своих учеников, хотя, казалось, с чего: ему было под шестьдесят, и из призывного возраста он явно вышел.
Рибатт отвлекся от логических построений и вернулся к задаче. Набросал еще одно решение, которое устроило его меньше. Подошедший преподаватель заглянул в его записи и проговорил чуть укоризненно:
― Что-то вы куролесите, молодой человек…
Прозвучавший звонок прервал его.
― Обсудим после перерыва, ― сказал преподаватель и пошел к выходу, вытягивая из кармана сигареты.
Рибатт вышел следом за ним. Так они и стояли вдвоем, неловко покуривая и не решаясь заговорить, пока на лестнице весьма кстати не появился доктор Кастром ― ничуть не изменившийся за годы войны, такой же великолепный, солидный, вальяжный, барственный. Даже, кажется, все в том же костюме, не потерявшем за годы войны ни малейшей доли своего шика. А уж знаменитое золотое пенсне со стеклышками- овальчиками точно было то же самое.
Завидев его, преподаватель преувеличенно радостно заулыбался, склоняя голову в подобии поклона; Рибатт тоже скромно поздоровался.
Кастром кивнул обоим, потом остановил на Рибатте благодушный взгляд и узнал.
― Ба, господин Рибатт! Снова в родных стенах?
Рибатт почтительно пожал протянутую руку.
― Да вот, восстанавливаюсь, и осенью на четвертый курс.
― Рад, ― пророкотал доктор Кастром. ― Нет, в самом деле рад! Ну-ка, пойдемте-ка ко мне, дорогой Рибатт. Расскажете, как там оно на войне…
Доктор даже подхватил было Рибатта под руку, чем страшно удивил беднягу-преподавателя.
― Вы не возражаете, э-э-э... ― чувствовалось, что доктор забыл, как зовут коллегу. А может, и не знал.
Тот, конечно, не возражал. Но Рибатт всем видом показал смущение.
― Простите, но у меня занятия, и я хотел бы…
Доктор Кастром показал из-под пенсне брови, но потом улыбнулся.
― Вы молодец, Рибатт! Честное слово, молодец! ― похвалил он. ― Идите, занимайтесь. Но после прошу ко мне! Вы помните, где это?
― Кафедра янтаринники все там же?
― Там же, там же!
В аудитории Рибатт то и дело ловил на себе внимательные взгляды преподавателя, и когда тот, почти сразу, вызвал его к столу, решил больше не придуриваться. Он написал еще несколько способов решения задачи, а преподавателю объяснил, что размышлял о решении задачи с помощью табулятора. Они даже пообсуждали статистические машины, после чего довольные друг другом расстались. Рибатт забрал свою тетрадь и пошел на свидание к доктору Кастрому. По дороге он подумал, что пока все складывается весьма неплохо. Разве что теперь его собратья по аудитории наверняка сочтут его тыловой крысой и любимчиком, а перспектива приударить за богатенькой девочкой ему, кажется, не светила.
― Кофе! ― объявил доктор Кастром тоном гостеприимного хозяина. ― У меня есть хороший кофе, а к кофе у меня есть хороший ботисский ром!
Это уж как водится, хотя того рома в кофе был разве что запах. Правда, раньше Риббату пивать ром с доктором не приходилось, но все течет, все изменяется.
― Вы, право же, смущаете меня, ― улыбнулся Рибатт приглашению. ― Или вы угощаете ромом всех своих студентов?
― Отнюдь, ― добродушно возразил доктор Кастром. ― Только будущих лауреатов Картенедовской премии!
― Вы меня с кем-то путаете, ― ухмыльнулся Рибатт.
Посмеялись.
― Мой дорогой друг, ― сказал доктор, ― если я и преувеличиваю, то самую малость. У меня, поверьте, большой опыт работы со студентами, я редко ошибаюсь! На вас я обратил внимание еще когда вы поступали. Конкурс, помнится, был огромный, и мне довелось провести собеседование с доброй сотней абитуриентов. Но запомнил я считанных! ― Он значительно поднял палец. ― Вы, только не вздумайте краснеть, лгун, были первым среди отобранных мной двадцати! И все три года, что вы учились в нашем университете, я пристально следил за вами!
Слушать такое Рибатту было приятно. Еще бы, как говорили древние: «Приятно принимать похвалу из уст достойного похвалы», а доктор Кастром был весьма достойным, и Рибатт знал об этом еще до поступления.
Чайник тем временем закипел и со щелчком отключился. Доктор пододвинул к Рибатту чашку с хотя и растворимым, но действительно вполне приличным кофе, и продолжал:
― Вас не должны были призывать! С оформлением брони я опоздал всего на несколько часов, но вырвать вас из рядов доблестных войск было уже невозможно. По крайней мере, в начале войны, когда все были какие-то ненормально остервенелые. А когда я год спустя наконец отыскал ваше местонахождение, ― продолжал Кастром, ― вас уже не отпустили из части, поскольку вы стали незаменимы!
― Глупости какие, ― сказал Рибатт. О попытке доктора вернуть его на кафедру он отлично знал, но не разочаровывать же старика сообщением, что тогда он уже только числился в части, а на самом деле уже работал в ОТК. ― Было бы там чего заменять ― штабной писаришка! Просто если б мой начальник без возражений отпустил хоть одного своего подчиненного, начальство повыше решило бы, что его команде нечем заняться.
― Да уж понятно, ― махнул рукой Кастром. Он сидел напротив и мелкими глоточками прихлебывал свой ром. ― Но сейчас-то вас отпустили без возражений?
― А зачем я им сейчас? ― проговорил Рибатт. ― Война закончилась, и они избавляются от всякой шушеры в своих рядах.
― Шушеры? ― доктор Кастром приподнял бровь.
― Вы не знаете, где мне довелось служить, ― вздохнул Рибатт. ― Из части меня довольно быстро перевели в МОК. Слыхали о такой конторе?
Доктор кивнул.
― Кто не слышал! Солидное учреждение.
Рибатт рассмеялся.
― Еще бы! Элита! Там даже гвардию считают дворняжками. Офицеры, в кого не плюнь ― из старинной имперской аристократии. Поколениями служат в МОК или Королевской Охоте! Не просто белая кость ― золотая! Рядовой состав тоже не абы кто ― сплошь династии. Я подозреваю, доктор, ― сказал он доверительно, даже голос понизил и оглянулся, ― что лет сто уже проводятся евгенические эксперименты, и рядовых для МОК выводят на специальных закрытых фермах.
Доктор оценил шутку, и они посмеялись. Но доктор Кастром был не дурак и не мог не уловить промелькнувшую горькую нотку.
― И что, там вы тоже в писарях были? ― поинтересовался он.
― А как же! ― воскликнул Рибатт. ― Только называлось это по иному: аналитик… ― Он был нарочито откровенен, хотя лишнего сказать не мог, да и не собирался. Доктор Кастром не мог не оценить этого. И Рибатт прекрасно знал, что доктор понимает, и даже наверняка успел навести кое-какие справки хотя бы в деканате (зря он, что ли дал доктору на это некоторое время, не сразу согласившись на свидание?). В конце концов, глупо было бы врать или скрывать ― навести справки о его прошлом недолго. Если очень захотеть ― даже в МОК. Тем более, что ведомство уволило его по-настоящему, без дураков, и не скрывало этого. Тут как дважды два ясно: мелкая сошка. И даже то, что Рибатт был уволен в запас с отличными характеристиками и рекомендацией, но без повышения на один чин, знающему человеку говорило о многом. А господин Кастром был человеком знающим, и полковник Менкар знал это.
Поэтому не закончить свой довольно едкий и ехидный рассказ о так небрежительно отнесшейся к нему конторе скрытой жалобой было просто как-то не то, и под конец Рибатт вздохнул:
― Если бы мой папа был не священником, а настоящим аристократом, меня бы так просто не выдворили.
― Ну-у, ― ободрил доктор Кастром. ― Вы, кажется, раньше не были так обидчивы.
― Да нет, что уж тут обижаться? Скорее я даже рад этому. МОК давно превратилось в закрытую касту, и с этим ничего не поделать. Просто задевает иногда, что какое-нибудь ничтожество в погонах, не знающее ничего кроме устава и не умеющее сложить два да два, считает тебя человеком второго сорта только потому, что ты не имеешь права войти в клуб «Пирамида»!
― Ну это дураки, ― сказал Кастром.
― А вы думаете, что в МОК мало дураков? Поверьте, хватает. ― Рибатт вздохнул. ― Да, конечно, на дураков не обижаются. Но вот даже мой начальник, полковник Аламак-Менкар ― человек безусловно умный. Однако даже если он и удосужится отметить тебя похвалой, все равно чувствуется, что хвалит он тебя с этаким снисхождением: хороший, мол, ты парень, но ― не наш… Чтобы он признал меня за равного, мне надо… надо по крайней мере… ну хотя бы получить Картенедовскую премию! ― закончил Рибатт. ― Тем более, вы говорите, что я на это способен.
Доктор поинтересовался, чем же таким аналитическим занимался Рибатт под руководством своего полковника, как там его, Менкара. Рибатт, чуть замявшись, ответил с сожалением, что большего, к сожалению сообщить не может, сами понимаете ― давал соответствующую подписку. Но в принципе все это сущая ерунда, ничего интересного, как можно было бы подумать. Доктор согласно покивал. Он понимал, не мальчик. И беседа перешла в обычное русло: следил ли Рибатт за наукой и знает ли, что творится в науке? Рибатт следил ― ведь приходилось почитывать и об этом, перспективы знает, потому и решил вернуться в родные пенаты, пока все остальные не сообразили, что янтаринника ― золотое дно для молодых и честолюбивых людей. Благо, имеются льготы, рекомендации, а, слава Небесам, рекомендация от такого ведомства, сами понимаете, почти равна прямому указанию ― хоть какая польза. Впрочем, Рибатт и так не сомневался, что восстановится на курсе не хуже других и безо всякой рекомендации. Доктор Кастром тоже в этом нисколько не сомневался. Он даже посетовал, что Рибатт не обратился к нему напрямую, и через то мог бы приступать к учебе хоть сейчас ― а в сессию получить некоторое послабление. Но он уважает выбор Рибатта: возможно, так даже лучше. В этом году на янтариннику набирают целых четыре группы! Правда, как Рибатт, конечно, не знает, но все равно в этом нет никакого секрета, одна из групп полностью укомплектована из иностранцев. В основном, естественно, из чифов. И не надо говорить о «Соглашении о сотрудничестве и миролюбии»! Ведь понятно, что это прямой диктат, едва ли не репатриации!.. Рибатт ведь понимает, о чем он? Рибатт понимал, и они поговорили о войне, и сошлись в мнении, что истиной причиной, это и дураку понятно, была никакая ни Трансмахрия, а монополия Империи на добычу янтарина и производство продукции из него, и, надо заметить, что бы там не трещала пропаганда, цели своей чифы добились. Война по сути проиграна, квоты на продажу янтарина существенно увеличены. Слава еще Небесам, что пройдет не один десяток лет, прежде чем начнет качать права кто-то еще помимо чифов. А вообще-то во всем виновата неуклюжая и негибкая политика властей. Того же можно было бы добиться и без крови, без политических потерь. Ведь ясно же, что невозможно хранить монополию в многополярном мире, а Империя давно уже не единственная великая держава поднебесного ― война это хорошо показала.
Рибатт соглашаясь, старался избегать высказывать какие-то более радикальные суждения. Да доктор Кастром и не настаивал. Что они ― заговорщики, что ли, прощупывающие друг друга? Тьфу на вас! Просто встреча двух умных людей, ученика и учителя, а что до политики, так сегодня только ленивый о ней не говорит…
На том и расстались.
