#1090 Road Warrior » 21.10.2014, 17:36
2. На прощание пожмём мы друг другу руки...
Пока мы ехали, новости о бароне фон Лампе дошли до наших заклятых шведских друзей, и, по сообщению от Мишки, шведская армия успела взять замок. Самого барона там не оказалось - похоже, кто-то ему шепнул, что он проиграл по крупному - ведь хоть Столарм и был ранее человеком Сигизмунда, теперь отношения обострились. Более того, Речь Посполитая прислала делегацию с богатыми дарами, уверяя, что Духиньский действовал по своей воле, и даже уверяя, что он был казнён в Вильне. Врут, небось, подумал я.
Борис был весьма доволен - тем более, что голод, в отличие от моей истории, даже не начался, ведь запасов хватало. Да и переселение на юг началось полным ходом. На восток - на Урал и в Сибирь - пока ещё нет, но со следующего года мы надеялись на то, что желающих переселиться будет много. Тем более, что усиленно распространялись слухи (не без нашей помощи, скажу сразу) про мягкую рухлядь, сиречь соболиные, горностаевы и другие меха, которые шли из Верхотурья достаточно бурным потоком, и про то, что каждый, переселившийся в те места, сможет если и не разбогатеть, то стать намного богаче, чем в европейской России. По нашему представлению, царь отменил таможню в Верхотурье - Сибирь теперь была официально такой же частью Руси, как и, положим, Новгородщина. Или Черниговщина.
Более того, из Малороссии, из Белоруссии, из Литвы, из Ливонии - отовсюду к нам бежали крестьяне, ведь там, в отличие от Руси, не было никаких запасов. Одновременно, многие мастеровые прибывали к нам и из более далёких мест - Швеции, Дании, Германии - ведь уже распространилась благая весть, что у нас платят хорошо, не так, как у них. Их отвозили в Москву и другие города; только тех, кто крестился в православие, оставляли в Александрове и Борисове. В Николаев решили чужих пока не брать, кроме тех, кого мы тогда увезли из Ревеля. Впрочем, в православие изволило креститься подавляющее большинство - только тогда, по моему представлению, они получали все те же права, что и местное население, кроме одного - работать у нас, в Радонеже, Измайлово и других подобных местах. Впрочем, после проверок и после определённого количества времени эти ограничения можно было и снять - но я назначил ценз в пятнадцать лет, рассудив, что Смутное время за это время, если и начнётся, то давно уже закончится. За особые заслуги - и только по решению либо самого государя, либо начальника нашей миссии (в данный момент - меня).
Тем не менее, поток мастеровых и других не ослабевал - работы для всех хватало и в Европейской Руси, а многие вливались в ряды тех, кто уходил обживать новые земли, ведь они и здесь, и там были иммигрантами.
Личная жизнь же у меня, несмотря на все мои попытки стойкости, всё-таки была не вполне целомудренной; после первой же пирушки у царя (а он был очень рад, что я вернулся, хотя и ругал меня нещадно за то, что позволил себя захватить, и пирушка последовала на четвёртый день после нашего приезда), я оказался в большем, чем обычно, подпитии, и Анна, по её же собственным словам, почувствовала, что больше не может - боль от утраты мужа, за кем она была замужем всего месяц, всё ещё была очень велика, и она решила хоть таким образом заглушить её. Так что она воспользовалась моим положением - в Америке двадцатого века это приравнивалось к изнасилованию, если, конечно, пьяной оказывалась женщина, а не мужчина. Но я был не в обиде - хотя чувстовал себя очень виноватым перед женой. После этого, наши отношения продолжились - у меня попросту не было сил отказать ей - но я надеялся, что рано или поздно всё кончится так же, как и с Эсмеральдой.
С Мишей и штабом в Николаеве я провёл длительные переговоры по радио. Уйти из Николаева мы решили в октябре - нам хотелось попасть к мысу Горн не позже конца декабря. В трюме "Победы" уже строились помещения для переселенцев. Из "наших" в России решили оставить пятнадцать человек - по трое в Измайлово, Радонеже и Николаеве, на Гогланде и в Москве. У нас было достаточно местных, которых мы уже "переучили" - именно они будут представлять из себя основную массу "наших".
- Лёх, и ещё. Тут вот группа товарищей хочет послать один из наших фрегатов на Бермуду. Говорят, если сейчас не подсуетиться, то может быть поздно - туда наведаются англичане, как в нашей истории.
- А кто?
- Трое наших, и с ними около пятидесяти местных, включая моряков, принявших наше подданство. Думаю, разрешить - мы же хотели сами обосноваться на Бермудах.
- Да, но топлива, как ни крути, не хватало.
- Вот-вот. А фрегат - дело такое, нужен лишь провиант. Вот и обоснуемся там, только таким образом. Будет, как и Святая Елена, форпост Русской Америки.
- Ты всё обсудил насчёт деталей?
- Ага.
- Ну тогда делай.
- Пойдёт он уже сейчас - осенью всякое может быть, те же самые северо-восточные ветра.
- Хорошо.
И я готовился к отплытию. Что делать с Анной, я не знал - а в Борисове по мне сохла ещё и Лииса. Ох, уговорить бы их остаться в Николаеве, или ещё где...
Но Анна, в отличие от Лиисы, оказалась весьма образованным человеком. Отец её был счетоводом у барона. Отец надеялся выдать её за такого же клерка, или на худой конец священника, а на егеря согласился лишь после того, как его об этом попросила сама баронесса. Зачем ей это было нужно, понятно стало, когда она стала домогаться мужа - всё-таки он был немцем и не из крепостных.
А теперь она очень быстро выучила русский, хоть и со смешными ошибками, и перешла в православие - католиков принимали, как и Эсмеральду, просто после исповеди. А исповедовалась она ещё до того, как в первый раз воспользовалась моим подпитием. Впрочем, она довольно быстро сообразила, что что-то со всеми нами не так, и я ей в конце концов рассказал, откуда мы и как сюда попали. После этого она долго молчала, потом сказала:
- Милый, обещаю тебе - не буду никак мешать твоей жене, и даже не расскажу ей про то, что было между нами. Но возьми меня с собой, в ваш мир. У вас же разные есть города - я поселюсь не там, где ты живёшь с женой, а в другом.
- Хорошо, Анна, так и сделаем.
Тем временем, готовился большой кортеж в Борисов. Уезжали почти все "наши", а также многие из "местных", кого мы выбрали - с их согласия - на переселение, кого на Святую Елену, а большинство в Русскую Америку. С нами уезжали и оба новорукоположенных епископа - Герман и Иннокентий, которым суждено было стать епископами Форт-Росской и Русско-Американской Епархии, и Тимофей Хорошев, новоиспечённый царский наместник, и два десятка "боярских сынов" поспособнее - на учёбу.
Пятнадцатого сентября, после молебна, состоялась прощальная пирушка у Государя. Пренебрегая протоколом, он обнял меня и сказал:
- Ангела тебе в дорогу, княже, и всем твоим. Спаси тебя и твоих людей Господи за всё, что вы сделали для Руси!
И на глазах у него стояли слёзы.
В этот самый момент в зал вбежал гонец. Царь ему гневно сказал:
- Уйди, сейчас не до тебя.
Но я посмотрел на Бориса и решил вмешаться.
- Государю, он прибежал по срочному делу. Разреши ему сказать, по какому.
Тот встал на колени и сказал:
- Государю, срочное донесение из Чернигова от воеводы.
Царь прочитал его, побледнел и передал мне. В нём, среди пёстрых формулировок, предусматриваемых тогдашним протоколом, содержалась следующая информация. В Кракове появился человек, называющий себя царевичем Димитрием Иоанновичем. И человек этот был принят и обласкан при королевском дворе.
В нашей истории это произошло лишь два года спустя. Здесь же, похоже, то ли поляки решили идти ва-банк, то ли сам Отрепьев решил форсировать события. В любом случае, у Бориса прибавилось хлопот в тот самый момент, когда мы уходили обратно в Русскую Америку.
Отъезд поэтому отложили на сутки, и царю и его семье приставили охрану из измайловских курсантов. А с измайловским командованием планы до самого нашего отплытия будут прорабатывать Мишка Неделин и Саша Сикоев.
И шестнадцатого сентября наш кортеж отправился наконец на север. Патриарх лично пришёл нас благословить, а царь хоть и не появился, но рано утром перед отъездом вызвал меня к себе, где и сказал:
- Эх, княже, чует моё сердце, не увидеться нам с тобой более на этом свете. Но знаю, что вы спасёте Русь, и за то тебе моя благодарность. Прощай! Уходи поскорее, а то расплачусь - а царю плакать негоже. Ну, что стал?