#144 Road Warrior » 07.02.2017, 14:29
2 сентября (21 августа) 1854 года. Западный Буг. Борту парохода «Курьер».
Старший лейтенант ФСБ Филиппов Павел Владимирович.
Еще три дня назад, на подходе к маленькому городишку Влоцлавек, наблюдая за тем, как журчат мутные струи воды вдоль коричневого, покрытого потеками смолы борта колесного парохода, я негромко напевал:
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой...
Негромко – потому, что будь это хоть чуть-чуть громче, то я не только распугал бы все население Влоцлавка, но и поверхность Вислы покрылась бы дохлой рыбой. По крайней мере, так (без привязки к конкретной реке) часто говаривала Надя, моя невеста, с коей мы разошлись как раз за сутки до начала моей командировкой в Венесуэлу. Видите ли, она решила, что «твои погоны мне нафиг не сдались, а у Пети «мерседес» и свой бизнес». И поет этот Петя, наверное, всяко лучше меня...
Впрочем, жалко в этой ситуации только одного – трех бездарно потраченных лет с этой дамой с увеличенным до неприличия бюстом и накачанными силиконом губами – подарок от поклонника, который был у нее до меня. Что я, кстати, узнал от самого этого бывшего поклонника, о существовании которого мне стало известно лишь тогда, когда он загремел в ментовку, и не нашел ничего лучше, чем обвинить меня в том, что его арестовали только за то, что Надюха – его бывшая телка, а я, блин, что-то вроде мента (ведь Надюха о моем настоящем месте работы ничего не знала). Как будто хищение казенных денег и мошенничество в достаточно крупном размере не имело места быть... А бонусом оказалось то, что знакомые полицейские дали мне почитать ту часть его показаний, которая непосредственно касалась моей бывшей подруги...
Ну да ладно, все это в прошлом. А вот то, что где-то в полях за этой самой сонной Вислой в братской могиле лежит мой прадед, Алексей Иванович Крученых, и его фронтовой друг и напарник, Федор Николаев, не выходило у меня из головы. Помню последнее письмо прадеда, бережно хранимое моей мамой: «А еще после войны жди Федьку Николаева к нам в гости. Сходим на охоту, покажу ему наше Верхотурье. А потом я съезжу к нему в Якутию. Он обещал, что покатает меня на оленьей упряжке и покажет мне Лену, по сравнению с которой Висла – просто маленький ручеек».
Письмо пришло к моей прабабушке, беременной моим дедом, через неделю после похоронки. Там была еще и фотокарточка, которая сейчас служит заставкой на моем «Йотафоне» – они оба стоят со снайперскими винтовками, у Федора куча орденов и медалей, а у моего деда только «За отвагу» и гвардейский знак... Потом его наградили – уже посмертно – «Красной звездой», но ордена семье не выдали, ограничившись удостоверением к нему.
Дед, когда подрос, писал в самые разные города в Якутию, пытаясь найти семью Федора, но ответ был одинаковым – Федоров Николаевых в республике хоть пруд пруди, и погибших на фронте – увы, тоже. Так дед и не нашел родных фронтового друга своего отца.
Я тоже пару лет назад попытался через кое-кого из знакомых из конторы, с тем же результатом. А неделю назад я впервые увидел Сашу Николаева, и поразился, насколько он похож на фотографию Федора. И на стенке его каюты я увидел точно такую же фотокарточку. На мой вопрос он ответил, что это его прадед, и что и его семья, со своей стороны, попыталась найти родственников этого самого Лёши, но что у них не было даже фамилии.
Я ему рассказал то, что знал я. Погибли они вместе – немцы накрыли минометами позицию снайперов. Похоронили их в польской земле. А недавно ему стало известно, что ублюдки из местных польских нациков разгромили братские захоронения, расколотив кувалдами надгробия советских воинов... И что им за это ничего не будет – мэрия того самого городка, до Второй Мировой вполне себе немецкого, заявила, что могилам оккупантов не место в их городе.
Но это все в будущем. Пока же ни мой прадед, ни Сашин не значатся даже в проекте. А у нас своих забот полон рот. Какая-то стерва-журнашлюшка сдала наш караван с потрохами полякам. Начальство же решило ее до поры до времени не трогать – мол, проследим, какая у них в Питере агентура, и какие каналы связи. Начальству, конечно, виднее, но тут вот сиди и гадай – где ясновельможные панове изволят нам напасть. Более того, инфу о том, что нам известно о сливе, приходилось тщательно скрывать, и, в первую очередь, от коллеги этой журнашлюшки, некого Николаса Домбровского, который ко всему прочему, еще и самый натуральный пиндос. К тому же, по слухам, он один из любовников этой самой шалашовки. Какого хрена его вообще с нами послали? Командир нашего отряда, капитан Сан-Хуан, «для своих Хулиович», был того же мнения, но начальству, как известно, виднее.
Вот Маша Широкина, казалось бы, всего лишь женщина – причем весьма симпатичная – но это совсем другой коленкор. Боевая, храбрая, горячая и, главное, наша до мозга костей. Но живет она с этим Ником в одной каюте – мотивируя это тем, что места, дескать, мало. Но, там явно нет дыма без огня – ну поспал бы он в кубрике с офицерами, невелика птица. Блин, и почему бабы липнут к таким вот «импортным шевалье», вроде этого «америкэн боя»? Причем, при живом муже – ее Николая я знаю по госпиталю, куда я загремел после ранения во время «войны трех восьмерок». Мы с ним лежали в одной палате. Только вот мою ногу врачи спасли, а его не смогли... Понятно, что он остался, и, скорее всего, навечно, в далеком будущем, но хоть приличия-то можно было соблюсти.
Во Влоцлавке у меня работы было мало; основной антишпионской деятельностью занималась контрразведка в лице Паши Филиппова, с которым мы сдружились еще во время перехода в Данциг. Казалось бы, мы из ведомств, которые друг друга не очень любят, ан нет – сошлись характерами сразу, одновременно распределив задачи. Но покой, как оказалось, мне только снился. Вечер во Влоцлавке ознаменовался походом по местным кабакам, откуда морпехам пришлось с моей помощью вытаскивать бесчувственные тела наших шведских «охотников» и отбуксировывать их в нанятые по такому случаю подводы, куда мы складывали этих доблестных вояк. Хорошо еще, что их новоиспеченный сержант, некто Эрик Сигурдссон, проникшись своим новым званием, выпил мало и сообщил нам о местонахождении наших «викингов». Мы испугались, что, возможно, кого-нибудь из них мы недосчитаемся, но нашлись все.
Так что мы покинули этот славный город с превеликим удовольствием, хотя именно теперь началась настоящая работа. То, что на нас нападут, было практически стопроцентно. Но кто и где? У нас был в рукаве козырь, который именовался беспилотниками. Конечно, то, что выдали нам, было скорее игрушками – два «Инспектора-101» – крохотных разведывательных машин, всего по 250 грамм каждый, но весьма глазастых. Их мы начали запускать, как только Влоцлавек пропал из вида, причем, пока один из них летал, другой в это время заряжался. В воздухе эта крошка могла держаться сорок минут. Занимались этим мы с Пашей и двое ребят Хулиовича, которых я наскоро обучил на одном из островов около Свеаборга. Но у наших пепелацев был нехилый минус – из-за их малого веса беспилотники сложно было использовать при сильном ветре.
И вот, как на грех, час назад все пошло наперекосяк. Вася Иволгин, один из наших морпехов, увлекся пилотированием нашей игрушки, хотя, должен сказать, он с детства занимался авиамоделированием и делал это виртуозно. Но вдруг порыв сильного ветра шмякнул беспилотник о ветку сосны. Вася каким-то чудом смог вернуть его на палубу, и тут я впервые услышал, как Паша матерится – одно крыло «Инспектора» было надломлено, равно как и хвост. У нас были кое-какие запчасти, но работы там было как минимум на три-четыре часа. Ветер же все усиливался, и второй мы решили не запускать.
Я связался по рации с Хулиовичем на «Егере» – нашем первом пароходе, и тот, выматерившись, принял решение двигаться дальше, ведь не было известно, как долго будет дуть этот сильный ветер, а длительная остановка в лесистой и относительно безлюдной местности в наши планы не входила. Нам не хотелось быть неподвижной мишенью, ведь километрах в пяти до этой точки мы прошли мимо какого-то села, и вполне вероятно, что в местечках и деревнях возле канала у поляков имеются свои глаза и уши. По этой самой причине мы отказались от какого-либо контакта с местным населением, тем более что даже в крынке молока или даже в ведре с водой вполне могла быть подмешана какая-нибудь гадость. Но то, что польские лыцари абсолютно точно знают, в каком именно сегменте Западного Буга мы сейчас находимся, и с какой примерной скоростью мы идем, было понятно и ежу.
То, что основной мишенью будет «Егерь», ни Хулиович, ни я не сомневались, поэтому именно там остались почти все морпехи. Сан-Хуан немедленно приказал всем, кроме часовых и матросов, очистить палубу обоих пароходов. Так как Паша с Васей занялись ремонтом изрядно потрепанного, но не побежденного «Инспектора», я послал на нос нашего «Курьера» второго морпеха, Леню Куусилайнена, с пулеметом, а сам перебрался на баржу. И тут я увидел, что на борт парохода перебираются с десяток «охотников». Я им грозно кричу – «Куда вы лезете?», на что сержант Сигурдссон мне ответил:
– Господин лейтенант, это те, кто побывал в заведении мадам Беаты Шидловой, по крайней мере, у двоих из них теперь какие-то насекомые... ну... там. Чешется все, просто невозможно терпеть. Я решил срочно отправить их к врачу.
Я выругался, но решил, что пусть уж эти жертвы лобковых вшей посетят нашего эскулапа, и приказал им:
– Всем оставаться на пароходе в трюме, пока не будет команда «выходить»! И взять с собой оружие.
А сам я расчехлил «Тигр», забрался вовнутрь, открыл люк на крыше, и установил на турель «Печенег». Так, на всякий случай…
«Егерь» уже скрылся за поворотом реки, и «Курьер» потихоньку стал набирать ход, но расстояние между ними не сокращалось. Где-то через полчаса я увидел, как на палубу «Курьера» выползла «сладкая парочка» – Ник и Маша, без оружия, но с видеокамерами. Ну, хоть за руки друг друга не держат, как первоклассники, подумал я и заорал:
– А ну обратно вниз!
Те обернулись, посмотрели на меня, и Маша крикнула:
– Костя, извини, но нам нужно срочно подзарядить аппаратуру от солнечных батареек. Подключим, и вернемся в трюм. Мы пригнемся, не бойся.
Пока они возились, весь десяток бывших клиентов «веселого дома» пани Шидловой выбрались снова на палубу «Курьера». Я высунулся из люка «Тигра» и только набрал воздух в легкие, попутно вспоминая все известные мне финские и шведские ругательства, как услышал два пушечных выстрела. Эти чертовы поляки все же переиграли нас. Они умело замаскировались в прибрежных кустах, разместив там не только стрелков, но две пушки, правда, небольшого калибра. Видно, они были спрятаны еще с времен мятежа 1830-1831 годов в фольварке какого-то запасливого пана. А чтобы не воевать с обоими пароходами сразу, подождали, пока «Егерь» скроется за следующим поворотом, и только тогда начали обстрел «Курьера».
Один из выстрелов, с левой стороны канала, вынес кусок фальшборта, а другой – который справа – картечный, уложил наповал троих «охотников», и ранил еще нескольких. Я заорал что есть сил:
– Ложитесь! Стрелкам – огонь по орудийным расчетам!
Неожиданно для меня Маша схватила винтовку одного из убитых финских «охотников», присела за фальшборт, и, выцелив кого-то в кустах, выстрелила, потом схватила вторую и снова выстрелила... Пушечных выстрелов с той стороны больше не было. А Ник, подобрав еще чью-то винтовку, зачем-то сиганул за борт, после чего по пояс в воде побрел к берегу, до которого было не более двух метров. Только я подумал, что эта сука заморская драпает, словно крыса с тонущего корабля, как навстречу ему из кустов выскочил здоровенный поляк с саблей в руках. Ник тупо нажимал пальцем на спусковой крючок, но выстрела не было.
«Вот дубина штатовская», – подумал я, – «он не догадывается, что надо взвести курок...» И тут, неожиданно, Ник поднялся перекатом, схватил винтовку за ствол, и с криком, словно какой-то апач или ирокез, изо всей силы врезал ей по голове поляка, примерно так, как американцы лупят по бейсбольному мячу. Поляк упал – позднее выяснилось, что Ник проломил ему черепушку, и наш бэттер помчался дальше. В кустах послышался еще удар, и чей-то истошный вопль. Пароход переместился вверх по течению, баржа за ним, и я увидел на берегу брошенную пушку, рядом с ней мертвого поляка, и Ника со стволом ружья, приклад которого был разбит вдребезги. Он тупо посмотрел на останки ружья, отбросил его в сторону, и нагнувшись, подобрал фузею убитого ляха, и выстрелил в упор по набегавшему на него здоровенному парню в яркой желтой куртке и с шапкой-«конфедераткой» на голове. Тот взмахнул руками, и рухнул, как подкошенный – похоже, пуля угодила ему прямо в лицо. Третий поляк, при виде этого зрелища, бухнулся на колени и испуганно задрал руки «до гуры».
Леня стрелял по левому берегу, я же выцеливал из «печенега» тех, кто был справа, и бил по ним короткими очередями. Тем временем, к Нику подбежали два чудом уцелевших финна, и умело связали пленника. А наш русский пиндос, схватив отложенный в сторону одним из «охотников» штуцер, помчался куда-то вдаль. Неожиданно мы услышали топот копыт, а потом выстрел. Через полминуты я увидел, как под бьющейся в агонии лошадью лежал какой-то человек, целившийся из пистолета в мчащегося на него Ника. «Ложись!» – заорал я, но проклятый супостат все же сумел достать одной рукой – вторая у него, похоже, была сломана при падении – из седельной кобуры двуствольный пистолет и выстрелил из него. Предплечье Ника окрасилась кровью, но он рывком сократил дистанцию, и, подбежав к поляку, выбил прикладом из его руки пистолет. Тот истошно заорал.
Я услышал выстрелы с «Егеря», и минутой позже услышал, как дудукнул крупнокалиберный пулемет нашего «Раптора». Это была финальная точка сражения. Все нападавшие были уничтожены или пленены.
Тогда считать мы стали раны, товарищей считать… Потеряли мы трех «охотников», двое получили серьезные ранения – ими сейчас занимался Саша Николаев – а еще четверо были легко ранены, и сидели на палубе, ожидая своей очереди на перевязку. Одним из них был Ник, чья рана, к счастью, оказалась неопасной – пуля пробила лишь мякоть предплечья.
С Хулиовичем и его ребятами мы обыскали оба берега и нашли восемнадцать «двухсотых» поляков, и взяли – точнее, Ник взял – двух пленных. К нам попал их командир – отставной поручник граф Ян Потоцкий, сражавшийся еще в 1831 году под знаменами князя Радзивилла под Гроховым. Правда, вояка он оказался еще тот – при виде нашего разъяренного Ника он задрал лапки кверху, оценив – как наш янки «поиграл» с двумя его ребятами в бейсбол.
Более ценной добычей оказался кавалерист. Ник потом переживал, что подстрелил лошадь, а не всадника. Он сказал: «Я целился не в бедное животное, а в этого вонючего англичанина». Наездник действительно оказался подданным злой мегеры из Туманного Альбиона. После того, как его повязали, Ник высказал ему все, что он о нем думал. Вот никогда бы не думал, что по-английски можно материться столь же виртуозно, как и на русском... Я даже записал для себя несколько понравившихся мне фраз. Так, на всякий случай…
Когда же с ним поговорил я, тот выложил все без утайки – слишком сильные у него остались впечатления от Ника. К тому же у него ужасно болела покалеченная при падении рука, из которой торчал обломок лучевой кости. «А вы знаете, у него не закрытый, а открытый перелом», – почему-то вспомнилась мне фраза из бессмертной комедии Гайдая.
Пострадавший оказался неким Джеймсом Лонгвортом, который в нашей истории изрядно «отличился» на Кавказе во время, и вскоре после Крымской войны. Теперь он «пел», как соловей – и про то, что нас ожидает еще одна, более многочисленная засада, только уже на другой стороны от Бреста – он показал на карте, где именно – и про своих коллег – британских шпионов-диверсантов, как в Польше, так и на Кавказе, и про известных ему мятежных поляков. Потом Саша Николаев вколол ему обезболивающее, бросив:
– Придется резать. Ничего, сэр, сделаем это завтра, все будет в самом лучшем виде. Будете жить, но без руки.
На что я добавил, заслужив неодобрительный взгляд Саши:
– Это если мы позволим. А пока, увы, вам придется еще много чего рассказать.
И провел еще один допрос, только более тщательный, в ходе которого британец подтвердил все, ранее им сказанное. Похоже, что он не врал.
Кстати, выяснилось, почему второе орудие успело сделать всего один выстрел – его наводчика и его командира уложила наповал Маша, которая оказалась отменным стрелком, два выстрела из двух незнакомых стволов – и оба в цель. «Ну, прямо Людмила Павличенко», – сказал ей Александр Сан-Хуан, на что та, чуть покраснев, сказала:
– Вот когда убью триста девять этих мерзавцев, тогда и поговорим. А пока у меня в активе всего двое.
И сделала две зарубки на прикладе «винтореза», который ей торжественно вручил капитан Сан-Хуан, достав его из своих запасов.