#136 Road Warrior » 27.01.2017, 05:10
3 сентября (22 августа) 1854 года. Влоцлавек, Российская Империя.
Александр Юрьевич Николаев, курсант Санкт-Петербургской ВМА.
Я стоял на палубе небольшого пароходика, который отходил от высокого берега, на котором возвышался храм Успения Пресвятыя Богородицы, по действительно голубой Висле, той самой, о которой я в детстве играл на фортепьяно: «Гей ты, Висла голубая, лес вокруг...» Да, лесов по дороге мы видели немало; я еще вспомнил, что в мое время Вислу именовали «последней дикой рекой Европы». Извилистая, быстрая, ни чуточки не похожая на величественную Лену, недалеко от берега которой мне довелось родиться, и которая мне все еще снится по ночам.
Мой отец был якутом, вернувшимся в родной город с дипломом подмосковного физтеха, где он и познакомился с моей мамой, учившейся в Якутском Государственном Университете, ныне Северо-Восточном Федеральном Университете. Мама считалась русской, хотя моя бабушка была из эвенков, а дед, Алексей Петрович - «якутским русским», с примесью и эвенов, и якутов, и даже ненцев. Именно дед Алексей был самым близким мне человеком. В отличие от брата и сестры, я любил бролить с ним по тайге, ходить на байдарках по нашим чистым и бурным рекам, и слушать его рассказы у костра - про то, как он встретил войну военврачом на одной из пограничных застав, про то, как он выходил из окружения, сначала из Белостокского котла, потом и Вяземского, про ранения, про обстрелы, про операции, которые он делал порой при свете коптилки... И однажды я у него спросил, кто я - якут или русский. Его слова мне запомнились на всю жизнь: «Ты и великоросс, и якут, и эвенк, и эвен, и ненец. Но помни, что, как сказал император Николай Первый, все вместе мы русские»…
Дед умер, когда мне было двенадцать лет. Я до сих пор помню открытый гроб в Никольском храме Якутска, запах ладана, и деда в черном костюме, с намного более строгим выражением лица, чем я когда-либо видел при жизни. Но когда я наклонился, чтобы поцеловать его в последний раз в лоб, я вдруг увидел свет, идущий от него, и понял, что душа его все еще здесь, со мной. И именно тогда я пообещал ему, что стану военврачом, как и он - то, о чем он не раз просил меня при жизни...
Я очень боялся ехать учиться в европейскую часть России, ведь незадолго до этого там какие-то нацики убили моего дальнего родственника, замечательного шахматиста Сергея Николаева. Но оказалось, что бояться было нечего, приняли меня очень тепло, и я часто ловил себя на мысли, что дед был прав, и что я такой же русский, как и все остальные курсанты. А когда я с портретами моего прадеда с отцовской стороны, снайпера Федора Николаева, который, увы, погиб в Висло-Одерской операции, и деда Алексея, прошествовал в колонне «Бессмертного полка», вокруг меня шли люди с портретами людей с кавказскими, казахскими, карельскими и многими другими фамилиями.
Но вот в прошлом, ставшим для меня, как и для всех для нас, настоящим, на меня стали смотреть как на диковинку. Особенно это было заметно, когда я с двумя ребятами из отряда капитана Сан-Хуана пошел погулять по Данцигу. Смотрели на меня весьма настороженно, а дети так и вообще показывали пальцами. Почти так же на меня глазели и наши шведские охотники, хотя враждебности я в их взглядах не видел, скорее удивление. Ничего, когда им моя помощь понадобится, все войдет в норму...
А вот с Колей Домбровским я уже сдружился, хоть тот со смехом мне нет-нет, да и напомнит, как я работал «цербером» и по приказу Елены Викторовны не пущал его сначала к интервьюируемым, а потом и к его барышне. Ничего, они уже обручились, несмотря на всю мою держимордистость, так что он вполне счастлив, да и я, если честно, тоже рад за него. Ведь рано или поздно свадьба будет сыграна, а приглашение у меня уже в кармане...
Коле довелось послужить спутником нашего надзирателя с прусской стороны, некоего Отто фон Бисмарка. Да-да, того самого Бисмарка, который известен у нас по замечательному роману Валентина Пикуля «Битва железных канцлеров». Правда, этот Бисмарк еще молод, и еще не канцлер. Он все время расспрашивал Колю о том, кто мы и откуда, но Коля прикинулся гофрированным шлангом, мол, американец я, и ничего не знаю.
На меня же этот Бисмарк смотрел поначалу странно, но когда он узнал, что я врач, он пожаловался мне на боли в желудке. Оказалось, что у него обыкновенный гастрит. Конечно, лучше уж было бы сделать эндоскопию, но с собой у меня был лишь переносной флюорограф, и ничего похожего на язву я не увидел. А когда я показал ему фото «изнутри», он меня сразу же зауважал и начал уже у меня выпытывать, откуда у нас подобная техника. К счастью, немецкого я не знал, а его попытки расспросить меня по-русски через переводчика, я пресекал эти расспросы с типично азиатским бесстрастным выражением лица, которому я научился из фильмов про Брюса Ли, и, образно говоря, «твоя моя не понимай». Словом, полный «нихт ферштейн».
Бисмарк тогда попросил Ника расспросить меня, но тот очень натурально разыграл недалекого янки, который больше любил потрепаться о бабах и выпивке. Бисмарк и сам не прочь был выпить - похоже, его гастрит имел происхождение связанное с неумеренным употреблением спиртного, , так что как герр фон Бисмарк и ни пытался выведать у меня, кто же мы такие, и откуда взялись, Коля без особого труда пресек на корню все его начинания.
Путешествие по Висле было весьма приятным, хоть и продлилось двое суток. Я спросил у Бисмарка через Ника, сможем ли мы посмотреть Малборк, бывшую столицу Тевтонского ордена; у деда Алексея в библиотеке были «Крестоносцы» Сенкевича, которыми я в детстве зачитывался, и мне, конечно, захотелось посетить то место, которое в той книге считалось средоточием зла. Бисмарк не сразу понял, какой город я имею в виду, но когда Ник ему объяснил, засмеялся и сказал, что, увы, в Мариенбург мы не попадем, он довольно далеко от Вислы, но в другой раз он с удовольствием покажет мне его красоты. А вместо него мы заночуем у другого древнего города Прусского ордена, Грауденца, где тоже много чего напоминает о славном прошлом.
И действительно, город пленил меня элегантностью и старыми торговыми зданиями. А вот от орденского прошлого остались разве что две церкви; руины замка были срыты в первой половине девятнадцатого века.
А позавчера мы прошли мимо Бромберга, который тоже смотрелся весьма интересно с реки, повернули вместе с Вислой на восток, и подошли к последнему немецкому городу, Торну, родине Николая Коперника. Я к своему удивлению узнал от Коли, что Коперник никаким не был поляком, а вполне себе немцем, и Торн - сегодняшняя Торунь - был в нашей истории до 1920 года полностью немецким городом, пусть во время Коперника и считался вассалом польского короля. И город сей своей немецкой архитектурой и чистотой разительно отличался от древнего польского Влоцлавка, от которого его отделяли лишь порядка шестидесяти километров. В Торне мы провели около часа, пока прощались с Бисмарком. Там же на борт поднялись и двое русских лоцманов, которые, впрочем, говорили по-русски с сильным польским акцентом. Прусских же лоцманов оставили на борту, ведь «Славяночка» после перегрузки должна была вернуться на Балтику.
Вчера же мы с Ником осматривали красоты Влоцлавка. Капитан Сан-Хуан объявил свободный день для всех, и наши «охотники» первым делом отправились в «веселый дом», коих здесь оказалось аж два, а потом по кабакам, откуда их морпехам пришлось вечером вытаскивать буквально за шкирку. Все-таки шведы с финнами - они и в девятнадцатом веке любили крепко заложить за воротник. Мы же с Ником осмотрели достопримечательности - город был хоть и не столь опрятен, но все равно весьма живописен - а потом поели в весьма недурственном рыбном ресторане. Потом Ник посмотрел на часы и объявил мне, что нужно вернуться и хоть немного запечатлеть процесс перегрузки. Я, подумав, вернулся с ним, ведь и здесь на мою азиатскую физиономию смотрели весьма настороженно.
Оба парохода уже стояли у речного берега. К первому как раз швартовали «Раптор», с помощью принайтованных к его борту пустых бочек сидящий намного выше, чем обычно, а ко второму уже прицепили баржу, на которой находились «тигр» и взвод «охотников». У меня была целая каюта на втором пароходе, которую я еще вчера вечером оборудовал под временную санчасть. Рядом со мной была каюта Коли и Маши. Как ни странно, никакой романтики или секса между ними не было, просто места на корабле мало. Эх, красивая она женщина, и я не отказался бы познакомиться с ней поближе, даже несмотря на разницу в возрасте. Но тут уж Ник разъяснил мне ее семейное положение, и я понял, что «хороша Маша, да не наша». Жалко, конечно...
И только я вернулся в каюту, как морпехи стали заносить "охотничков", и вместо того, чтобы выспаться, мне пришлось почти целую ночь провести за спасением потомков викингов от эффекта польской "вуды". Я мимолетом подумал, что хорошо еще, что у меня с собой нехилый запас антибиотиков - последствия их бурного времяпровождения с гордыми полячками вряд ли заставят себя ждать.
А сегодня на рассвете меня разбудил гудок «Славяночки». Я умылся из тазика, почистил зубы, и подумал вскользь, что один плюс, когда у тебя азиатские гены, в том, что бриться можно намного реже. Когда я оделся и вышел на палубу, она уже отходила от берега, направляясь вниз по течению, обратно в Пруссию и далее на Балтику. А еще через пятнадцать минут задымили трубы на обоих наших пароходах, закрутились, зашлепали по воде гребные колеса, и началась следующий этап нашего путешествия. До свидания, Висла - здравствуй, Буг!