#128 Road Warrior » 09.01.2018, 18:05
16 (28) октября 1854 года. Балаклава.
Иоанниди Елена Николаевна, командир отряда «Амазонки» при Службе безопасности.
Когда я была совсем маленькой, бабушка Деспина рассказала мне, что в древние времена за рыбу барабульку платили серебром, причем, строго по весу рыбы. А когда я выросла, то я решила, что если ее готовит моя бабушка, то можно смело требовать вместо серебра золото в той же пропорции – так вкусно ее не умеет готовить никто.
Сегодня мы с моими лучшими подругами, Софьей Ксантопуло и Машей Петровой, мы приехали в Балаклаву. Первым пунктом нашей программы была вечерня в древнем храме Двенадцати апостолов. А после нее мы отправились в гости к моей бабушке с дедушкой. Ехать ночью обратно в Севастополь было опасно; там пошаливали иногда разбежавшиеся после поражения по всему Крыму солдаты «союзников», а также те из татар, кто перешел было на их сторону, и теперь ждал за это наказания. Конечно, у бабушки нас ожидала другая опасность – умереть от обжорства. Уже на этапе барабульки.
Бабушка немного удивилась, когда увидела, что мы заявились к ней с винтовками за спиной. А когда Маша ей сболтнула, что мы к тому же состоим в отряде «Амазонки», то бабушка даже на какое-то время потеряла дар речи. Если б она еще узнала, что стараниями моего Сашеньки наш отряд теперь считается частью российской армии и находится в подчинении его друга Жени Васильева, главного «контрразведчика» – ну и словечко! – Севастополя и Крыма, то, боюсь, что бабушка вообще бы этого не перенесла. А вот дедушка сидел и усмехался в седые усы – мол, знай наших. Я всегда была его любимой внучкой, и именно он учил меня верховой езде, стрельбе, и многим другим полезным вещам... Забыла сказать, что он – ветеран Балаклавского греческого батальона, и что совсем недавно, когда англичане попытались захватить их родной город, он взял свое допотопное кремневое ружье и отправился в крепость Чембало; и, по рассказам ее защитников, подстрелил парочку незваных гостей, даром что ему уже за шестьдесят.
Чтобы перевести разговор на другую тему, я спросила про семью Иоаннопуло, жившую в соседнем доме. Когда-то я дружила с их младшими.
– Да уехали они четыре месяца назад. Продали свой дом, и отправились в Одессу – у них там старшая дочь живет.
– Продали? А кто ж его купил? – удивилась я. В войну многие уезжали из этих мест, а вот приезжали только солдаты и матросы. Ну и добровольцы. Но не сюда – кому нужна Балаклава? – а прямиком в Севастополь.
– Да какой-то малоросс купил, Поваренко его фамилия. Сказал, что долго жил в Петербурге, а вот когда начал болеть, врачи посоветовали ему ехать на юг, вот он и направился в Балаклаву. Только... знаешь... странный он какой-то. Малороссы ведь как говорят? «Г» не произносят, а вместо нее «гх» –почти как мы, греки. А у этого речь правильная, только вот некоторые слова он произносит странно, словно как иностранец какой-то. Да и нелюдим он больно, все гуляет и чего-то высматривает. А вечерами любит посидеть в таверне – только не греческой, а русской. И, главное, ничего не говорит, а сидит долго, слушает, что бают другие.
– Это очень интересно, бабушка, – меня и в самом деле заинтриговал ее рассказ. Ну не слышала я ничего о том, чтобы кто-то поехал бы в Крым лечится тогда, когда здесь уже вовсю шла война. Правда, в самом Крыму в те дни еще не стреляли, но союзный флот уже вошел в Черное море.
– И ты знаешь, внучка, – продолжила свой рассказ бабушка, которой хотелось, как и всем пожилым людям поделиться своими наблюдениями, – к нему все время приходят какие-то странные люди. Вот и сегодня, когда мы шли домой из церкви, я заметила, что к нему кто-то зашел.
Потом бабушка ойкнула, и сменила тему, спросив у меня, правда ли это, что у меня жених появился. Пришлось ей рассказать о Саше, после чего та задумалась.
– Конечно, он ксено (* чужой (греч.)). Только это еще ничего не значит. Вот и у Машеньки мама наша, гречанка, а папа русский, и лучше семьи я не знаю, – Маша зарделась, ведь в детстве ее девочки-гречанки дразнили «ксени» (* чужая (греч.)) и не хотели с ней играть, пока я не взяла ее под свое покровительство. – Так что совет тебе да любовь. Ты только покажи мне его.
– Бабушка, как только он вернется из Петербурга, мы заедем к тебе, хорошо?
– Договорились!
Потом был кофе со сладостями, а далее бабушка сказала:
- Девочки, ложитесь спать, а то завтра к девяти на литургию!
Положила она нас в комнате, в которой когда-то жила мама с сестрами, прямо у входа, что меня, если честно, обрадовало. Во первых, дорога до удобств была короче, ведь по нужде приходилось выходить на улицу. Но, главное, мне не давала покоя мысль о странном соседе – «Поваренко». Женя Васильев многому нас учил - он занимался с нами по два-три часа в день, а еще больше он посвящал беседам с Машей, хотя изо всех сил старался при этом держаться профессиональных тем, таких, как слежка за подозреваемыми, как с ними разговаривать, а главное – разбираться в том, кто перед тобой – действительно вражеский лазутчик или просто не в меру любопытный человек. Конечно, он строго-настрого запретил нам что-либо делать самостоятельно, но я рассудила, что чем быстрее этот «Поваренко» будет "нейтрализован" (это тоже одно из любимых слов Жени), тем лучше. Ведь победителей не судят.
Услышав дедушкин храп, а потом и бабушкин, мы по моему сигналу потихоньку оделись и втроем выскользнули из дома. Я знала, что окно в комнату, где жили раньше дети Иоаннопуло, плохо закрывается, и если чуть надавить в одном месте, то шпингалет соскочит, причем практически бесшумно. Но, на всякий случай, я захватила пузырек с оливковым маслом, чтобы смазать петли – они могли заскрипеть и разбудить хозяина и его гостя.
Открыв бесшумно окно, мы пробрались в детскую. У меня была одна забавная штучка, подаренная мне Сашей. Он называл ее фонариком. Если нажать на кнопочку в ее тыльной части, то из другого конца начнет выходить свет, не похожий на свет свечи или лампы. Он был какой-то холодный, словно свет луны. Подсвечивая этим фонариком, мы осмотрели комнату. Вместо пары старых кроватей, на которых когда-то спали мои друзья, стояли небольшой столик и пара стульев, а также шкаф... А на столе бутылка и пара стаканов, от которых пахло не водкой и не греческим узо, а чем-то более “благородным”, импортным. На одном из стульев лежал портфель. Так-так... Открыв его и достав несколько бумажек, я при свете фонарика стала их разглядывать. Но, увы, на бумаге были лишь какие-то непонятные столбики цифр и букв. Положив их обратно в портфель, я поставила его на пол, после чего решила осмотреть шкаф. Смазав тряпочкой с оливковым маслом его петли, я открыла его и заглянула вовнутрь. Все, что там находилось – это какая-то потрепанная книжка. По неожиданному наитию, я взяла и ее. Так-так... На самом что ни на есть английском языке. Сочинение какого-то Джона Клиланда под названием “Фанни Хилл - мемуары женщины для утех.” Интересное чтение для малоросса. Только я хотела положить ее обратно, как любопытство заставило меня пролистать пару страниц - все-таки подобных произведений я ни разу в руках не держала. И тут я обнаружила, что кое-какие страницы и слова помечены чернилами. И, чуть поколебавшись, сунула ее туда же, в портфель.
Самым умным было бы завтра с раннего утра переправить эти вещи Жене, пусть разбирается. Но, подумала я, а что если таинственный визитер Поваренко успеет уйти? И, наплевав на все инструкции, я сделала знак девочкам, после чего мы тихонько вошли в коридор.
Оба мужчины, как я и ожидала, храпели в бывшей родительской спальне Иоаннопуло. Половица подо мной предательски скрипнула, и один из них проснулся. Но, увидев направленный на него ствол ружья, он вскрикнул и закрыл голову руками. Другой же оказался проворнее – вскочив с постели, он метнулся к двери. Стоявшая у входа в комнату Маша не нашла ничего лучше, как огреть его с размаху прикладом, причем так, что беглец, взмахнув руками, рухнул на пол.
– Вы там аккуратней! – сказала я по-гречески. – Он нам нужен живой. Маша, запакуй его, как нас учил Женя.
Тем временем, Соня заставила второго мужчину лечь на пол лицом вниз, и тоже связала ему руки. Он, видимо, еще не придя в себя от испуга, и не думал сопротивляться. Лишь через пару минут он жалобно запричитал по-английски:
– Я подданный королевы Виктории! Вы не имеете права так со мной обращаться!
– И как же зовут подданного королевы? – я тоже перешла на английский язык. Британец молчал, и я, вспомнив то, чему учил нас Евгений, помахав перед его глазами лезвием ножа, переместила клинок к его причинному месту, чуть надавив обухом. Связанный ойкнул:
– Вы женщина?!
– Ага. Не забывайте, что мы гречанки, и что враги всегда боялись, что греки их отдадут своим женщинам. Так что, советую вам рассказать все о себе, кто вы, и что делаете здесь, в Балаклаве. Считаю до трех, а потом…
Я нажала чуть сильнее, а потом сделала вид, что хочу развернуть нож лезвием. Тот заорал благим матом:
– Не надо! Не надо! Меня зовут Эндрю Кук, я здесь под фамилией Поваренко!
– Откуда вы так хорошо знаете русский?
– Я вырос в Одессе. Не надо, прошу вас, уберите нож, я все скажу!
– А тот, второй?
– Я не знаю, как его зовут на самом деле. А он жив?
Маша деловито пощупала шею второго англичанина и усмехнулась:
– Пока да. Ничего, он нам тоже все расскажет...
Увы, на литургию мы на следующее утро так и не попали – чуть рассвело, мы повезли наших связанных «друзей» в Севастополь на подводе, запряженной смирной лошадкой, которую мы нашли в конюшне Иоаннопуло. А на выезде из Балаклавы мы увидели группу вооруженных людей, спускавшуюся по севастопольской дороге. О бегстве не могло быть и речи - мы не могли оставить шпионов неизвестно кому.
Я скомандовала боевую готовность, но когда те приблизились, я с облегчением увидела, что первым среди них едет наш Женя. Когда я его спросила, куда это они собрались, тот замялся, и я проворковала:
- А взгляни в фургон. Там некий Поваренко, он же Кук, и его ночной гость.
Женя посмотрел туда и остолбенел:
- Лен, вы что, сами их взяли? И сами связали?
- Как видишь. Визитер, кстати, собирался уехать сегодня еще затемно, так что скажи еще спасибо.
Тот обнял меня и расцеловал - понятно, в щеки, губы мои - только для Сашеньки. Но, взглянув на моих спутниц и увидев там Машу, помрачнел и, подойдя к ней, сказал:
– Маша, пообещай мне, что ты больше не будешь впутываться в подобные авантюры.
– А то что? – вскинулась Маша.
– Да нет, ничего... – Женя вздохнул и отвернулся.
Когда мы прибыли в Севастополь, Женя увел наших “гостей” на допрос. Как он потом мне сам и рассказал, они так и горели желанием рассказать все, как на духу; не иначе как мой ножик так подействовал. Да и документы из портфеля, подготовленного для Смитсона (так звали второго лазутчика), оказались, как потом сказал Женя, весьма и весьма любопытными. Книжка же оказалась ключом к шифру. Про детали Женя рассказывать нам не стал, но остался, судя по всему, весьма довольным, предложив нам даже “крутить дырочки для орденов”.
А когда я намекнула ему, что и Маша к нему неравнодушна, Женя вдруг заявил, что готов предложить ей руку и сердце, «как только купит подарок». Услышав это, я запела смешную песенку, которую я как-то услышала от Жени Когана: «Он краснел, он бледнел, и никто ему по дружески не спел...» Мой командир застыл, как вкопанный, потом обнял меня, расцеловал еще раз - опять же, в щеки – спросил, где ближайший ювелирный, и срочно ретировался. А вечером донельзя счастливая Маша прибежала ко мне с новым кольцом с бриллиантом (почему-то все они покупают нам кольца с этими камнями, что мой Саша, что Саша Николаев, что Женя):
- Элени (так произносят мое имя по гречески)! Милая! Он предложил мне руку и сердце!!
Ну что ж, день прошел не зря, подумала я, двух шпионов мы поймали, два сердца соединили. Неплохая работа...