Как и обещал, возвращаюсь к писательскому труду. Идей по-прежнему полно, времени по-прежнему не хватает. Сей роман задумывается как альтернатива римского кризиса третьего века, начавшегося после смерти последнего "золотого императора". Что из этого выйдет - посмотрим. Как обычно - табуретки, тапки, различная критика, идеи и мнения - приветствуются и благодарятся. Ну а пока пролог и первая глава:
Старый император умирал. Умирал, оставляя великую империю в один из самых, наверное, важных моментов ее истории – один из тех, когда воля властителя определяет, быть государству триумфатором или побежденным.
Империя вела войну. Войну тяжелую, высасывающую из казны деньги гигантским пылесосом – но войну нужную, войну необходимую. Лимес – укрепленная граница Римского государства – должен был быть отодвинут подальше, дабы варварские вторжения более не могли угрожать его жизненным центрам.
Маркоманны и их союзники были обязаны пасть, став еще одним пунктом в длиннющем списке покоренных латинянами народов. И пусть они этого еще не знали, но именно их поражение могло бы стать тем фундаментом, утвердившись на котором Рим стал бы попросту непобедим.
Умирающий император, «отец отечества», как называл его сенат, это понимал. Понимал всю необходимость завершения этой тяжелой войны. Завершения победой, триумфом, никак не беззубым миром. И осознание того, что он бросает государство в такой важный момент, терзало его сердце.
Марк Аврелий оставлял империю сыну, молодому и неопытному Луцию Коммоду. И, хотя тот и был умен не по годам, нравился народу, легионам и даже многим сенаторам, Марк не мог быть уверен, что сын справится с искушениями той огромной власти, что вскоре ему достанется. Нет, отец верил в сына, верил в то, что верные соратники помогут парню справиться – но нет-нет, да и закрадывался в душу властителя великого государства червячок сомнения и страха. Что, если Луций не преуспеет в борьбе с собственными страстями и слабостями? Что тогда будет с империей?
Ведь сенат не хочет вести войну. Не хочет давать на нее деньги – совершенно демонстративно не обращая внимания на действия самого императора. Даже когда он продавал золотую посуду из собственного дворца, сенаторы не дали на войну ни песчинки золота…
Сумеет ли Коммод то, что не удалось его отцу? Сумеет ли победить цинизм и наглость сенаторов и не стать при этом тираном?
Будучи стоиком, Марк Аврелий верил в то, что всякие причины успехов и неудач следует искать в себе самом. В своих ошибках, деяниях, мыслях. Но в этот самый момент, на пороге смерти, на пороге самой, что ни на есть, неизвестности, в момент страха и ужаса, он проиграл борьбу самому себе и взмолился всем известным ему богам, прося их помощи и покровительства. Взмолился так яростно, так истово, так искренне, как только может это делать столь великий человек.
Старый император умирал. Умирал, не зная, что ждет его империю. Умирал, не зная, услышаны ли его мольбы.
«Философ на троне» понятия не имел, что только что изменил историю.
Глава 1.
Луций Элий Аврелий Коммод, ставший властителем огромного государства всего-то в девятнадцать лет, узнал о смерти отца достаточно быстро – уже через несколько дней – и принял эту истинно печальную весть достойно, как и полагается настоящему римлянину, благородному сыну благородного отца.
Друг и соратник молодого императора, Марк Сергий Максимус, будучи старше всего-то на год, ледяному спокойствию римского владыки ничуть не удивился. Коммод с детства, лет с эдак одиннадцати отличался необычайным умом, хладнокровием и силой характера. Видимо, «благословение Юпитера» наложило свою тень.
Немногим была известна история с этим самым «благословением». Марк был одним из тех людей, кто знал ее достаточно неплохо, поскольку его отец был одним из самых близких людей великому Аврелию.
Мальчишкой, Коммод поругался с одним из своих греческих наставников и выбежал на улицу, под дождь. О чем они спорили, Максимус не знал, но то, что в тот день бушевала гроза, и будущего властителя империи ударило молнией, было весьма распространенной информацией. Интересно другое – Коммод выжил, хоть и провалялся в постели почти месяц, странно бредя и разговаривая на неизвестных никому языках.
А потом, в один прекрасный солнечный день очнулся от своего полусна и встал. Встал другим человеком. Пообщался со «знанием». Так свой болезненный опыт назвал десятилетний ребенок.
Как бы то ни было, радости Аврелия не было пределов – ибо многие из его детей умирали от болезней и несчастий. Любовь его к сыну только выросла, чем Коммод и не преминул воспользоваться.
Мальчишка стал настоящим любителем лошадей. Причем требовал себе не маленьких римских лошадок – но нисейских коней из далекой Персии, красавцев, носящих на себе катафрактов. И, несмотря на громадные цены, получал желаемое. Всего через несколько лет юноша был обладателем нескольких стремительно растущих конезаводов, демонстрируя отцу, что на уроках слушал наставников более чем внимательно и его образование вполне достойно сына императора.
Доказывал он это самым разным образом - не только разводя коней и управляя конюшнями. Луций попробовал себя в философии и науке, создав исключительно стройную теорию движения планет, объясняющую смену дня и ночи и следование зимы за летом, теорию, мигом создавшую настоящую волну уважения в академических кругах римских мыслителей.
Он так растрогал этим отца, прозванного «философом на троне», что получил от него титул соправителя – а ведь тогда парнишке было-то всего лишь шестнадцать лет… Воистину, уже тогда в юноше можно было разглядеть признак будущего величия и увидеть черты таких титанов, как Август или Цезарь…
Как бы то ни было, известие о смерти отца настигло Луция Коммода в войсках, ведущих тяжелые бои. Германцы сражались из последних сил, но и римская армия была истощена. Империя находилась в очень тяжелой ситуации – по провинциям прокатилась чума, налоговые поступления падали, в армию пришлось набирать уже и гладиаторов, и даже рабов… Народ устал, причем не только простой – элита устала не меньше. Всё, буквально всё кричало о том, что надо заканчивать эту войну как можно скорее.
- Сенат считает, что нам следует срочно заключить с германцами мир, - посланник римской аристократии, один из влиятельнейших людей империи, префект Таррутений Патерн склонил голову. – Мы истощены, провинции волнуются и того и гляди начнут восставать.
Префект прибыл в войска удивительно быстро – казалось, в Риме о смерти Аврелия узнали чуть ли не быстрее, чем в Маркоманнии.
Коммод выслушал Патерна стоя. Но смотрел на небеса. Там в вышине парил орел, и именно за его полетом следовал взгляд молодого императора. За последние полчаса он не проронил ни слова.
- Мы попросту не можем далее сражаться, мой император, - Таррутений был сама любезность. – Нам надо заключить мир, пока Рим еще может сражаться. Так мы получим больше.
Вместо ответа Луций извлек из ножен на поясе длинный кинжал, с которым не расставался практически никогда, и начал его подбрасывать, каждый раз ловя за рукоятку.
Патерн, чувствуя себя все более неловко – молчание затягивалось – недоуменно оглянулся, пытаясь найти поддержку у окружающих.
- Мой добрый друг Тиберий, что скажешь ты об этом, несомненно, интересном предложении? – Префекта не обманул добрый голос молодого правителя. Долгие годы общения с сенаторами научили его слышать самые незаметные намеки. Император был недоволен.
- Я. Считаю. Это. Изменой, - Тиберий Клавдий Помпеян, один из лучших военачальников Марка Аврелия, произнес эту фразу как приговор. Он яростно мотнул головой и сжал руку в кулак, всем своим видом демонстрируя несогласие.
- Изменой? – в голосе Коммода послышалось удивление. Он даже повернулся к стоящему рядом полководцу.
- На грани измены, - поправился старый генерал. – Мы почти победили. Еще два, может три года – и они не смогут более сражаться.
- Если только мы не падем раньше, - префект не собирался сдаваться так просто. В конце концов, от успеха этого мероприятия зависело очень многое в римских раскладах. – Несомненно, римские легионы сильны. Но нам нужна передышка. Еще три года такой войны – и Рим не выдержит. Уже сейчас многие провинции на грани бунта. Я боюсь даже представить себе, что может произойти, если мы… Вы, мой император, не остановите этот кошмар.
То, как Таррутений произнес «Вы» сделало бы честь любому актеру. Буучи опытным политиком, Патерн знал, как оттенками голоса передать восхищение, тревогу и мольбу одновременно. И был уверен, что Коммод поддастся его убеждениям.
Самого императора префект за серьезного противника не считал. Мальчишка – он и есть мальчишка. Вот Помпеян – это гораздо хуже. Опытный и авторитетный вояка мог выпить немало крови. Но и конфликтовать с ним префект не хотел.
- А как считаешь ты, Марк, - Коммод повернулся к Максимусу и склонил голову, словно жаждал услышать ответ от своего друга и телохранителя.
Марк не ожидал вопроса. Нет, у него было свое мнение – но он не ждал, что оно заинтересует правителя, пусть даже тот и был ему другом детства… Однако, вопрос прозвучал, и сейчас несколько взоров прожигали парня насквозь.
Глубоко вдохнув, Максимус начал говорить.
- Луций, ты знаешь мою позицию. Я скажу то, что думаю, даже если тебе или кому-то это не понравится. Или промолчу.
Коммод кивнул. На самом деле, за такой вот взгляд на жизнь он особенно ценил своего товарища. Тот не бросал пыль в глаза, говорил как есть – и порою это было очень полезно.
- Я знаю, друг. Говори.
- Мы деремся с варварами уже не первый год. На самом деле, эта война – одна из тяжелейших в истории Рима. Мы деремся с сильным, смелым и умелым врагом. И мы – побеждаем, - после этих слов настороженный и жесткий взгляд Помпеяна, смотревшего на Марка с подозрением, смягчился. А вот в глазах префекта мелькнула ненависть. Мелькнула – и пропала. Никто не обратил на это внимания. Зря.
- Если мы остановимся сейчас, в нескольких шагах от победы – мы проиграем. Поскольку это будет значить, что все наши жертвы были напрасны. Если же Рим проявит твердость – я уверен в нашей победе, - Марк замолк на несколько секунд. Затем усмехнулся и развел руками:
– В конце концов, это же варвары. Мы что, отступим перед ними?
Патерн, видя что Коммод согласно кивает головой, поспешил вмешаться:
- Это не поражение!!! Мы просто передохнем, а затем все равно получим свое! Нет никакого смысла завершать все это сейчас!
- Есть! – Тиберий не собирался оставаться в стороне от спора. Громыхнув доспехом, он врезал кулаком по столу. – Мы уже строим здесь крепости. Провинции Маркоманния и Сарматия уже скоро станут реальностью. Надо просто дожать…
- Это не просто! – префект перебил генерала. – На какие деньги мы будем вести эту войну еще три года?! На какие, скажите мне, деньги? На ваши, Тиберий? Казна пуста!
- Так, быть может, сенаторы помогут ее наполнить? – вкрадчиво поинтересовался Коммод. И, хотя свой вопрос он задал очень негромко, прозвучал он подобно громовому раскату. – В конце концов, можно считать это весьма патриотичным и выгодным вложением…
Таррутений, на секунду потерявший над собою контроль, с ужасом подумал, что именно этого в Риме и боялись больше всего. Марк Аврелий, «добрый император», «отец отечества», «философ на троне» - он избегал легких и простых путей. Он стал портить монету, переплавлял на монету золотую посуду из своих дворцов… Но он не трогал состояния сенаторов и магнатов. Он их уважал. Коммод… Коммод еще юноша – и как любой юноша радикален. Если ему будет не хватать денег, он возьмет их там, где найдет, где будет удобнее и быстрее. И где же в Римской империи есть такое место? Не в Сенате ли?
Тем не менее, Патерн был опытным политиком, и, понимал, что сейчас молодой император уступать не будет – это же первое его решение, и он в любом случае, просто из мальчишеского упрямства откажется менять свое мнение. Значит надо пойти в обход. Согласится на частичное продолжение войны, отложить решение на чуть более позднее время, и только после этого попробовать снова воздействовать на мальчишку. Ну а если он будет противиться… Что ж, всегда есть вероятность несчастья... Смертельного несчастья.