Вечерний Чарльстон

[Road Warrior]

причем ее крестной матерью стала Века Константиновна

Что пардон, то пардон. Понятно, что Вера.

Ее, ежели кому интересно, выдали замуж за наследника престола Евгения Вюртембергского, представителя силезской линии герцогов Вюртембергских и внука того самого герцога Евгения Вюртембергского, который был русским генералом. Вот только он умер в 1877 году, в тридцать лет, еще до смерти короля Карла, и потому престол перешел к Вильгельму, племяннику короля Карла. Вильгельм, кстати, стал самым любимым монархом в Вюртемберге, известен своей близостью к народу (кроме шуток). Он любил выгуливать собак и здоровался с прохожими, запоминал их имена и в следующий раз уже приветствовал их по имени.

В 1914 году, когда ему пришлось посылать войска на фронт, известно, что он сказал: "Мои дорогие дети!" и заплакал - и ничего больше сказать не смог. А в 1918, как написано в городской хронике, "иногородний сброд приехал в Штутгарт и заставил нашего любимого короля отречься". Умер он в охотничьем замке в Бебенхаузене к югу от Штутгарта, в Штутгарт больше ни разу не приезжал.

А Вера... после смерти королевы Ольги в 1892 году, она добилась постройки нашего храма в Штутгарте (при жизни королевы Ольги существовала домовая церковь в дворце Кронпринца, поврежденного впоследствии в войну и снесенного после войны, хотя его вполне можно было восстановить без особых затрат). Храм был построен и освящен в 1895. Но потом, ближе к концу жизни, Вера перешла в протестантизм и построила огромную неороманскую церковь Спасителя на севере города.

Добавлено спустя 44 минуты 26 секунд:
Кстати, ошибкой название России в Симодском трактате назвать сложно. Дело в том, что у русских и японцев не было общего языка, и русские предлагали текст и изменения на голландском, а японцы - на китайском.

Если кому интересно, первоначально Россия именовалась 魯西亜, где 魯 (лу) - глупый. Заменили на 露西亜, где 露 = ло, роса (другие иероглифы так и остались - "си", запад и "а", Азия - эти два я знаю еще с тех пор, как я учил китайский). Но теперь обычно пользуются каной (слоговым письмом), ロシア (то же произношение)

[Road Warrior]

8 мая 1855 года. Елагиноостровский университет.
Дмитрий Иванович Менделеев, студент-четверокурсник.

– Ну что, Дмитрий, какие подвижки? – спросил меня профессор Слонский, похлопав меня по плечу. Где еще ректор, наверное, самого лучшего института во всем мире и один из лучших химиков во всем мире снизойдет до такого дружелюбного отношения к одному из своих студентов, пусть уже почти успевшего закончить физико-математический факультет Главного педагогического института в столице Российской империи? А Владимир Михайлович знает всех студентов-химиков по имени, и учиться – и работать – под его началом – сплошное удовольствие.

Подумать только, еще недавно мало кому известный Дмитрий Менделеев из сибирского Томска собирался в будущем стать учителем естественных наук в гимназии. И только я прибыл для прохождения последнего года обучения (в отличие от университетов, обучение в институте продолжалось четыре года), как мне сообщили, что мне предлагают перейти в новый Елагиноостровский университет. Причем мне будет оплачено и место в общежитии, и питание, а еще мне, как студенту, который уверенно шел к золотой медали, будет назначена ежемесячная стипендия.

Как я потом узнал, в августе профессор Слонский и несколько других педагогов только что созданного Елагиноостровского университета пришли к Ивану Ивановичу Давыдову, ректору института, и сделали ему следующее предложение. Во-первых, для преподавателей и студентов университета будут организованы специальные курсы, где будут читать лекции о новых открытиях в науке и о новых методах преподавания. А, во-вторых, некоторые студенты университета получат возможность перевестись в Елагиноостровский университет, и после вводного курса смогут продолжать свое обучение там, причем абсолютно бесплатно, с предоставлением им жилья, еды в студенческой столовой, а лучшим и стипендий.

Профессор Давыдов был неплохим специалистом по русскому языку и словесности, но считался у нас довольно-таки мелочным самодуром. И, как мне позже рассказали по секрету, поначалу было отказался от этого предложения, но через неделю ему пришло письмо от Его императорского величества с просьбой еще раз подумать. Так некоторые из нас – ваш покорный слуга в том числе – неожиданно оказались студентами Елаги, как мы между собой звали свою новую alma mater. И, должен сказать, уже вводные курсы оказались настолько интересными, что я ни разу не пожалел о столь разительной перемене в своей судьбе.

Эх, сколько я выучил всего нового за последний год, такого, что просто диву даешься… Взять хотя бы периодическую систему элементов – никто во всем мире не пришел ни к чему подобному. А на мой вопрос, кто ее, эту систему, открыл, Зиновий Андреевич Панченко, мой профессор, лишь хитро улыбнулся:

– Это вполне мог бы быть каждый из вас, ребята. Да хоть вы сам, Дмитрий Иванович.

И попросил меня написать статью про периодический закон в «Вестник химического факультета Елагиноостровского университета» – на данный момент самый цитируемый химический журнал в мире. Конечно, там печатаются статьи лишь на те темы, которые не содержат никаких сведений, не подлежащих разглашению, но раскупают его, равно как и наши физические, математические, медицинские и экономические журналы, разнообразные иностранные академии наук, высшие учебные заведения и частные фирмы, как горячие пирожки, и это несмотря на то, что там, как правило, все печатается на русском.

Есть, конечно, и исключения. Так, например, недавно приехавший из Вюртемберга профессор медицины и физики Юлиус Роберт фон Майер все еще продолжает писать на немецком, хотя усиленно учит русский. Интересная, конечно, у него судьба. Будучи врачом, открыл закон сохранения энергии. Его коллеги – включая таких знаменитостей, как Роберт Джоуль и Герман фон Гельмгольц – попросту издевались над ним в печати. Потом у него умерла вся семья, и он оказался в психиатрической лечебнице, откуда его выпустили по личной просьбе императора Николая и привезли на Елагин остров, где он сразу получил должность профессора университета и всяческое уважение.

Но одно дело – профессор фон Майер, а другое – какой-то четверокурсник. Тем не менее статью мою напечатали, после чего во всем мире периодическую таблицу почему-то начали называть «таблицей Менделеева». Как я ни пытался протестовать, что я о ней узнал от профессора Панченко, так до сих пор все ее и именуют. Грустно, право слово!

Впрочем, местная профессура ко мне почему-то благоволит. Когда мы изучали эффект Джоуля-Томсона, я неожиданно для самого себя предложил использование этого эффекта для получения азотной кислоты буквально из воздуха. Мои сокурсники подняли меня на смех, а профессор Панченко рассказал об этой моей идее профессору Слонскому, и я получил целую лабораторию для разработки этой идеи. И вот, наконец, когда моя идея воплотилась в жизнь, сам Владимир Михайлович пришел ко мне посмотреть, как это все работает.

– А теперь, Дмитрий, мы пересечем грань того, о чем можно писать в открытом доступе, и подумаем, как из этого можно создать нечто, что поможет нашей армии.

– Владимир Михайлович, я долго об этом думал, и есть несколько разных направлений. Например, при обработке азотной кислотой хлопковой целлюлозы нам посчастливилось получить нечто, по свойствам похожее на порох, но не дающее дыма при сгорании. И я теперь исследую разнообразные добавки, дабы стабилизировать газовыделение.

– Ну что ж, голубчик, покажи мне, как это у тебя работает!

Демонстрацией он остался доволен, но сделал кое-какие замечания по существу. И тогда я не выдержал и спросил:

– Владимир Михайлович, можно я вам задам один вопрос?

– Смотря какой, – улыбнулся тот.

– Владимир Михайлович, вы… случайно не из другого времени? А то я получил такое количество знаний, о которых никто в современном научном мире даже не подозревает. И то, как профессора обращаются со студентами… в других учреждениях они как будто стоят на пьедестале, и студенты смотрят на них снизу вверх. А у вас к нам, нашему мнению и нашим идеям относятся со всяческим уважением. То же самое можно сказать и про ваше оружие, и про ваше военное искусство, и про ваши замечательные корабли.

Профессор чуть подумал, а потом медленно произнес:

– Видишь ли, Дмитрий… Давай только договоримся – режим секретности распространяется и на наш с тобой разговор.

– Конечно, Владимир Михайлович!

– Мы действительно пришли сюда из будущего, из двадцать первого века. Не спрашивай, как именно – этого не знаем и мы сами. Россия в том времени была совсем другой, чем сейчас – но это наша Родина, и таковой она и останется. Поэтому мы и там служили России, и делаем это здесь по мере сил.

Когда-нибудь мы тебе расскажем больше, а сейчас очень важно, чтобы ты закончил работу над пироколлоидным порохом – именно ты его, кстати, и изобрел в нашей истории в конце восьмидесятых годов. А потом… я уверен, что от тебя мы сможем ожидать столько великих открытий... И не только от тебя – от многих твоих соучеников тоже.

– Скажите… а кто придумал «таблицу Менделеева»? А то мне стыдно каждый раз, когда я слышу это название.

– Ты ее и открыл в шестьдесят девятом году. Поэтому стыдиться тут нечего – это мы пользуемся твоей идеей. И, да, именно из-за этих изобретений мы и настояли на том, чтобы дать тебе возможность учиться у нас. Этих и многих других.

– А можно у вас спросить, каких еще?

– Дмитрий, приходи ко мне в кабинет, и я дам тебе почитать твою биографию из серии «Жизнь замечательных людей» – такую, какой она была в нашей истории. Вот только книгу из моего кабинета не выносить. Договорились?

[Road Warrior]

10 мая 1855 года Санкт-Петербург. Зимний дворец.
Генерал-майор Гвардейского Флотского экипажа Березин Андрей Борисович, советник Министерства иностранных дел Российской империи.

– Да-да, – именно так все и было, – со вздохом произнес мой собеседник. – Не знаю, как бы потом пошли наши дела на Востоке, но то, что нам рано или поздно придется всерьез там воевать – в этом у меня нет никаких сомнений.

Сидевший передо мной генерал-майор Иван Федорович Бларамберг тяжело вздохнул. Он знал, что говорил. Уроженец Франкфурта-на-Майне, он еще тридцать лет назад приехал в Петербург, принял российское подданство и поступил в Корпус инженеров путей сообщения, который готовил не только специалистов по строительству дорог и каналов, но и лиц, которые могли бы в наше время числиться по линии ГРУ.

Иван Федорович не был «паркетным генералом». В молодости ему довелось повоевать в славном Отдельном Кавказском корпусе, где он помимо ордена св. Владимира 4-й степени получил золотую шпагу «За храбрость». А совсем недавно он с небольшим рекогносцировочным отрядом штурмовал хивинскую крепость Ак-Мечеть, правда, неудачно – отряду Бларамберга удалось захватить внешний периметр укрепления, но цитадель устояла – штурмовые лестницы оказались слишком короткими. Зато на следующий год под стены Ак-Мечети явился сам генерал Перовский, который учел опыт Бларамберга, и хивинская крепость была взята.

В настоящий момент Иван Федорович занимался весьма полезным делом – руководил созданием «Генеральной карты Российской империи». Он уже обращался несколько раз к Березину с просьбой уточнить те или иные спорные участки создаваемой карты. Тот, располагая полным Атласом СССР, помогал генералу Бларамбергу в его работе.

Но сегодня тема разговора между двумя разведчиками и генералами была далека от топографии. Хотя англичанам и союзным с ними французам и было нанесено поражение на Балтике и в Крыму, война продолжалась. Правда, сменивший на троне своего кузена новый французский император Наполеон IV и подписал с Россией прелиминарный мирный договор, но Англия не собиралась складывать оружие. Зловредная королева Виктория жаждала реванша. Надо было нанести «Владычице морей» такой удар, после которого та уже не смогла бы оправиться, и вынуждена была бы пойти на мировую.

Была у Британии «ахиллесова пята» – жемчужина в ее короне – Индия. Отец нынешнего императора Павел Петрович собирался совместно с Первым консулом Французской республики Наполеоном Бонапартом вторгнуться в Индию. Но перепуганные британцы устлали золотом дорогу заговорщикам к покоям Павла I в Михайловском дворце. Русский император был убит, а сменивший его на троне Александр тут же велел вернуться казачьим полкам, двинувшимся на завоевание Индии.

Потом началась так называемая «Большая игра», в которой любая попытка России навести порядок в азиатских степях вызывала панику в Лондоне. Генерал Бларамберг был одним из участников этой «Большой игры». Именно он в 1838 году вместе с генералом Иваном Симоничем, находясь в лагере Мохаммед-шах Каджара, руководил осадой Герата. И если Симонич осуществлял, так сказать, общее руководство, то тогда еще штабс-капитан Бларамберг занимался чисто практической работой – разрабатывал план осадных работ и обозначал места установки персидских батарей.

На успехе осады Герата сильно сказывались отсутствие у персидского войска опыта ведения инженерных работ и нехватка шанцевого инструмента. Так, Иван Федорович планировал выкопать траншеи и подвести их к стенам Герата всего за полмесяца. Этого, увы, так и не удалось сделать по той простой причине, что в персидском лагере было с лихвой торговцев восточными сладостями, но не хватало землекопов, которые могли бы вести осадные работы. Да и кирок и лопат оказалось всего около сотни.

Герат, основанный еще Александром Македонским и носивший изначально название Александрия Ариана, считался «воротами в Индию». И потому британцы сделали все, чтобы персы, союзные России, его не взяли. В Герате «совершенно случайно – ехал мимо, собирал древности и бабочек» – оказался 26-летний лейтенант британской армии Элдред Поттинджер. Он, опять же, «чисто случайно», оказался артиллеристом. Энергичный ирландец фактически отстранил от руководства боевыми действиями правившего в Герате Яр-Мохаммеда и сумел удержать город, хотя от обстрелов и болезней в живых осталась лишь половина гарнизона Герата.

Но к тому времени британцы предприняли ряд дипломатических и военных шагов для того, чтобы заставить персидского шаха снять осаду города. Герат так и не вошел в состав державы Мохаммед-шах Каджара.

– Единственная польза от всех наших восточных приключений, – закончил свой рассказ генерал Бларамберг, – было то, что мы сумели уговорить шаха распустить отряд своей гвардии, сформированный из русских перебежчиков и дезертиров. Правда, сам командир «Бехадырана»* (* на фарси – «Батальон богатырей) Самсон Макинцев на родину ехать не пожелал. А вот его зять, сменивший Макинцева на этом посту Евстафий Скрыплев, воспользовался амнистией, предоставленной всем «богатырям» императором Николаем Павловичем, и в 1839 году привел в Тифлис всех пожелавших вернуться в Россию.

– А где сейчас находится Скрыплев? – спросил я у Бларамберга.

– Он продолжил военную службу в Кавказском войске и дослужился до чина есаула. Но здоровье его пошатнулось, он практически ослеп, и, после увольнения со службы по болезни, стал атаманом станицы Чамлыкской.

– Значит, он еще жив? – спросил я.

– Да, жив, и не отказывает нам в некоторых консультациях, – улыбнулся Бларамберг. – За что мы ему весьма благодарны. Кроме того, Скрыплев до сих пор остается своего рода негласным атаманом для своих персидских сослуживцев.

– И связи у него остались при дворе шаха? – спросил я.

– Остались, – кивнул Иван Федорович. – Как-никак, он был командиром гвардии персидского владыки. И хотя Скрыплев так и не перешел из православия в магометанство, шах полностью доверял ему.

– Интересно, интересно, – я покачал головой. – А не могли бы вы, Иван Федорович, написать рекомендательную записку одному моему офицеру, с которой он мог бы отправиться к Скрыплеву?

– Надо – напишу, – улыбнулся Бларамберг. – Думаю, что Скрыплев сделает для вас все, что в его силах.

Генерал взял со стола лист бумаги, чернильницу и перо, и стал писать послание человеку, жизнь которого могла бы стать сюжетом для захватывающего дух боевика. Причем ничего и выдумывать не надо было – достаточно было изложить его биографию без всяких прикрас…

[Road Warrior]

17 мая 1855 года. Лондон, Мэйфэйр, особняк Майера Ансельма де Ротшильда.
Эрик Мадсен, в нарушение инструкций.

– Мадсен, проходите, садитесь. Чаю будете? Дженкинс, налейте моему гостю чая, – сказал барон. – Угощайтесь, – и он показал на тарелку с маленькими бутербродиками, которую также принес Дженкинс.

И только после того, как я выпил чашку чая и съел пару бутербродов с ростбифом, он посмотрел на меня и сказал:

– У вас, конечно, имеется причина, по которой вы так быстро вернулись из Америки. Мне две недели назад доставили ваше послание, в котором вы писали, что наш подопечный неплохо устроился в Америке, и что он даже стал там героем после того, как защитил жену какого-то их политика от нападения ирландских бандитов. И что вы собирались остаться в Нью-Йорке еще на некоторое время.

– Именно так, сэр. Видите ли… Ирландцы, которых свои же и казнили, были и правда бандитами. Ирландцы и в самом деле воюют с партией, одним из лидеров которой является этот самый Бэнкс. Вот только у меня закралось подозрение, что не все в этом деле так просто. Описание человека, который попытался похитить нашего друга на «Роскильде» как нельзя лучше подходит к некому Эноксену.

– Вот, значит, как… А где этот Эноксен, там прослеживаются щупальца моего кузена. Продолжайте, Мадсен.

– И описание третьего из нападавших якобы на миссис Бэнкс, хотя, я и подозреваю, что основной целью этих ирландских бандитов был именно Фэллон, тоже похоже на Эноксена. Кто-то там почему-то решил, что и третий из нападавших тоже ирландец. Хотя мне кажется странным, что он принадлежит к враждебной «дохлым кроликам» группировке. Но одно дело – подозрения, другое – уверенность. Увы, то, что произошло далее…

– Рассказывайте по порядку.

– Я, скажем так, время от времени сопровождал нашего русского друга во время его прогулок на определенном отдалении – иначе он меня сразу же бы узнал, а я этого не хотел. Ведь мало ли что он мог вообразить. И двадцать четвертого апреля я увидел, как его захватили Эноксен – тут у меня не было и тени сомнения – и еще один тип, который с ним действовал на пару. Они уволокли его на английский корабль «Merry Widow», «Веселая вдова».

Барон задумался, а потом сказал:

– Не иначе как Лионель решил «подарить» сэра Теодора королеве. То-то он меня выспрашивал про него… Ну, а что случилось дальше?

– Я услышал краем уха, что у «Вдовы» появились проблемы с паровой машиной, и что она задержится в Нью-Йорке для ремонта как минимум на неделю. Одновременно я узнал, что из Нью-Йорка в Лондон уходит клипер. Хоть это и было в нарушение инструкций, но я договорился с хозяином о том, что он возьмет меня пассажиром – содрал он с меня вдвое больше обычного, но я решил, что следует вам доложить об этом как можно скорее.

– А не может ли случиться так, что Эноксен уйдет на другом корабле?

– Я считаю, что это исключено. Ведь нужно как-то вывести Фэллона с «Веселой Вдовы» и добраться до этого «другого». А в Нью-Йоркском порту внимательно следят за всеми, кто покидает корабли – это сесть на них можно без особой проверки.

– Ну что ж, спасибо, вы поступили абсолютно правильно.

И барон задумался, а потом посмотрел на меня и спросил:

– Мадсен, а как вы лично относитесь к нашему русскому другу?

– Если честно, он мне пришелся очень даже по душе. Хотя, конечно, история с его подругой мне нравится меньше. Но ее реакция все-таки была, как мне кажется, чрезмерной.

– Здесь вы, наверное, правы. Мадсен, как скоро следует ожидать эту «Вдову» в Англии?

– Даже если она ушла, например, двадцать восьмого апреля – что маловероятно – то она придет в Британию не ранее двадцать четвертого мая, и это лишь при благоприятных погодных условиях.

– Мадсен, как быстро вы сможете добраться до Гааги?

– За два дня, если отправиться туда на пароходе. А в это время года они ходят достаточно часто.

– Отправляйтесь туда как можно скорее – и обратите внимание на то, чтобы за вами не было слежки. Пошлите надежного человека в русское посольство и попросите встретиться с неким – он посмотрел на листок бумаги – Хаугенсом. Укажите, что дело не терпит отлагательств.

– А он голландец, с такой фамилией?

– Нет, русский, но я не знаю, как его зовут на самом деле. Как бы то ни было, сообщите ему, что Фэллон похищен, и назовите примерные даты, когда его доставят в Лондон.

– Но они же его тоже накажут…

– Думаю, что это все равно для него лучше, чем если Лионель доставит его королеве. Но скажите им, что вы уверены, что Фэллон не предатель – насколько я понял, ему просто не повезло с выбором подружки. Нет, не той, с которой он был в Дании, а той, из-за которой он уехал из России.

И передайте на словах русским привет от меня – скажите, что я был бы счастлив, ежели Россия и Англия заключат мирное соглашение, а если Россия облегчит участь евреев, то это будет совсем хорошо. Впрочем, недавно на достаточно высокий пост был назначен офицер по фамилии Зайдерман – насколько я слышал, это не немец, а еврей, причем не предавший иудаизма. Пост, который он занимает, равен генеральскому. Можете им сказать, что для меня это весьма обнадеживающий сигнал. Да, и если они внемлют моей просьбе о снисхождении к Фэллону, я также буду им весьма благодарен.

– Хорошо, сэр, я так и сделаю. Разрешите идти? А то мне нужно будет узнать про корабли, идущие в Голландию.

– Ступайте. И не беспокойтесь – вы заслужили щедрой награды, и, когда вы вернетесь, она будет вас ждать.

– Но я…

– Служите не за деньги? – Он тонко улыбнулся. – Тоже, конечно, похвально, но хороший труд должен вознаграждаться.

И я, низко поклонившись, вышел, размышляя над тем, насколько мало мой шеф соответствует и тому, что я слышал про евреев, и тому, что рассказывают люди про семейку Ротшильдов.

[Road Warrior]

18 мая 1855 года. 10 Даунинг Стрит.
Сэр Чарльз Каттлей, оскорбленный в лучших чувствах.

– Здравствуй, Джошуа. Меня пригласил лорд Альфред Спенсер-Черчилль, – сказал я дворецкому с пышными бакенбардами, одетому в строгий черный костюм, отчего он был похож на служащего похоронного бюро.

– Сэр, – покачал тот начинающей седеть головой. – Вы уверены, что приглашение именно на сегодняшнее число и именно это время? Лорд Альфред действительно здесь, но он сейчас… – слуга немного замялся – очень занят.

– Почитай. – И я протянул ему доставленное мне вчера письмо, где было указано, что лорд Альфред Спенсер-Черчилль желает видеть мою особу в девять часов утра восемнадцатого мая по этому адресу. Джошуа с сомнением посмотрел на бумагу, покачал головой и проговорил:

– Очень хорошо, сэр. Я доложу ему, что вы здесь.

И с легким поклоном указал на кресло в прихожей. Я сел, проклиная про себя этого выскочку Черчилля; я только вчера вечером наконец-то добрался до Лондона и послал ему записку, после чего мне было предложено явиться сюда именно в это время. А после всех моих странствий мне больше всего на свете хотелось выспаться как следует.

Где-то в недрах здания я услышал приглушенные мужские голоса – слух у меня очень чуткий, и я часто слышу разговоры людей, которые даже и не подозревают, что их подслушивают. Голос одного из мужчин принадлежал Джошуа, второй – Черчиллю, но был и третий собеседник. Его голос показался мне знакомым, но звучал он слишком глухо, и я так и не смог понять, кто именно это был. Через несколько минут слуга отвел меня в небольшой кабинет – не тот, где мы обычно собирались и где мы когда-то общались с Филоновым, тьфу ты, Фэллоном. Минут через десять ко мне наконец-то вышел Черчилль.

Обыкновенно он выглядел так, как должен выглядеть английский лорд по мнению любого иностранца. Одевался Альфред весьма консервативно, но у лучших портных. Волосы на его голове всегда были уложены именно так, как надо, а лицо было припудрено в нужных местах (я лично никогда этого не делал, может, потому, что вырос в России, а не в Англии, и косметика всех видов казалась мне уделом прекрасного пола). Зато сейчас и одежда его была надета очень уж небрежно, и волосы, такое впечатление, были попросту приглажены. Да, подумал я, похоже, я оторвал его от жарких объятий какой-нибудь прелестницы.

– Сэр Альфред, если вы хотите, то я могу зайти попозже.

– Ну уж нет, сэр Чарльз. Раз уж вы здесь, расскажите, что вы смогли узнать за два месяца, потратив такое количество казенных денег.

Однако… Деньги я, кстати, тратил далеко не только и не столько казенные, сколько мои собственные. Ведь сам Черчилль сказал мне перед началом моей секретной миссии, что все мои расходы будут полностью оплачены. Но я лишь улыбнулся и ответил:

– Сэр, зато мне удалось выяснить, где этот проклятый русский пропадал, и куда он подался теперь.

– И где? И куда?

– Я подумал, что он, скорее всего, бежал в Голландию. Бельгия и тем более Франция отпадали – новый наполеончик выдал бы его своим русским друзьям без всяких колебаний, а бельгийцы сделают все, чтобы ему понравиться. Германские же княжества, как правило, плывут в фарватере Пруссии, а эта страна в последнее время начала слишком уж демонстративно дружить с русскими. А ни в Данию, ни в Норвегию – которая, хотя и шведская, но подвержена сильному датскому влиянию – в данный момент ни один контрабандист его бы не взял, слишком опасно.

– Логика в ваших словах присутствует, – кивнул Черчилль, – продолжайте….

– Я нашел гостиницу, в которой он обитал, будучи в Гааге, и за определенную мзду сумел разговорить тамошнего портье – голландцы обыкновенно корчат из себя неподкупных, но таковыми являются редко. Итак, он был в этой гостинице с некой дамой, которая, впрочем, остановилась в отдельном номере. По описанию, этой дамой являлась мисс Катриона Фрейзер – та самая, с которой он познакомился в Голландском доме. И та самая, которая каким-то образом навлекла на себя неудовольствие Ее величества.

– Ну и что? Их же там уже не было?

– Не было. Но сэр Теодор спрашивал у портье в том числе и о том, где находится банк Ротшильдов, и стоит ли покупать американские доллары там или в другом месте. У него не было причины оставлять ложный след, и можно было исходить из того, что он – скорее всего, в компании мисс Фрейзер – отправится в Новый Свет, как только откроется весенняя навигация. Это действительно лучший для него вариант – американцы очень редко выдают иммигрантов стране, из которой они прибыли. Они могли бы не впустить его в страну, но это бывает лишь в исключительных случаях.

– Продолжайте.

– Вот только покинул он эту гостиницу, и, судя по всему, Гаагу, через очень короткое время. И я подумал, что он явно залег бы на зиму недалеко от одного из портов, из которых он – вероятно, в компании мисс Фрейзер – собирается отправиться в Новый Свет. На данный момент, в Североамериканские Соединенные Штаты ходят корабли из шести европейских стран – из Англии, Франции, Голландии, Бельгии, из вольного ганзейского города Гамбурга, и, наконец, Дании. Согласитесь, что первые две страны для него чересчур опасны, и Бельгия, в общем, тоже – все корабли там уходят из Остенде, а в Остенде имеется достаточно обширная агентура – как нашей империи, так и Франции. Оставались собственно Голландия, точнее, Амстердам либо Роттердам, а также Гамбург и Копенгаген в Дании. Причем ни из единого из этих мест корабли в Америку не ходят до марта-апреля.

– Я согласен со сделанными вами выводами, – снова кивнул тот.

– Я исходил из того, что неизвестный иностранец – тем более, в компании женщины – не останется незамеченным. Поэтому я объехал сначала Амстердам и Роттердам с близлежащими городами, такими, как Гарлем, Утрехт и Лейден, но нигде не было обнаружено следов наших беглецов. Тогда я отправился в Данию, оставив Гамбург на потом. И под Копенгагеном мне улыбнулась удача – оказалось, что какая-то парочка, подходящая под описание Фэллона и Фрейзер, выдавала себя за ирландскую семейную чету и жила в одной из деревень недалеко от Копенгагена. Судя по всему, жили в грехе, хотя, конечно, я его понимаю – все-таки мисс Фрейзер красивая женщина.

– И что дальше?

– А дальше… он изменил своей спутнице с какой-то местной платной шлюхой, после чего мисс Фрейзер уехала от него и, как я сумел установить, покончила жизнь самоубийством. А Фэллон отправился один в Америку на пароходе «Роскильде». С тех пор этот корабль успел вернуться в Копенгаген, и я сумел разговорить одного из стюардов первого класса, который подтвердил, что сэр Теодор был одним из пассажиров. Так что искать его следует в Североамериканских Соединенных Штатах.

– И это все, что вы смогли узнать? – Черчилль скорчил презрительную рожу.

– Я полагаю, что это уже немало, если учесть, что я не получил никакой вводной информации вообще.

– Вот только, сэр Чарльз, не далее как вчера один из Ротшильдов сообщил Ее величеству, что его человек захватил этого Фэллона и доставит его в Тауэр в самые ближайшие дни. И Ее величество очень нами недовольна – точнее, вами, ведь именно вам был поручен поиск этого русского, а пока вы катались по Европе, люди этого еврея не только нашли Фэллона, но и взяли его. Так что идите к себе и ждите вызова. И, надеюсь, у вас не хватит наглости требовать возмещения каких-либо средств, потраченных вами. Скажите спасибо, что я не требую у вас возврата командировочных. Хорошего вам дня.

Сэр Альфред повернулся и ушел, а я сидел, как громом пораженный, пытаясь собраться с мыслями. Так джентльмены себя с другими джентльменами не ведут. Конечно, для Спенсера-Черчилля и прочих я в какой-то мере чужак – пусть я английский аристократ по крови, но вырос я не в той стране, учился не в Итоне, Харроу или Регби, и был для них не совсем «своим». Да, я получил диплом одного из колледжей Кэмбриджа – но далеко не самого престижного. И мало кого интересует, что для Англии я сделал намного больше, чем этот надутый индюк Альфред. А вот вред он ей нанес огромный – именно он и его патрон Пальмерстон добились того, что шанс для Англии выйти из сложившейся ситуации малой кровью был так бездарно утрачен.

Я только собрался встать и отправиться восвояси, как вновь услышал приглушенные голоса, причем на этот раз они были слышны гораздо лучше. И тот, третий голос отчетливо произнес:

– Иди ко мне, мой милый. Дела подождут...

Однако… Да, я для них «не свой», и это хорошо. В столь престижных Итонах и прочих Харроу ученики видят женский пол только на каникулах, и нередко входят в определенные отношения друг с другом, а то и с кем-нибудь из учителей. Как я слышал, для большинства это все проходит, когда они заканчивают эти учебные заведения, но не для всех. И, похоже, наш Спенсер-Черчилль один из этих «не всех». А голос его собеседника я наконец-то узнал – в первую очередь по интонациям. Принадлежал он самому Генри Джону Темплу, 3-му виконту Пальмерстону. И мне стало понятно, как именно сэр Альфред сумел так быстро сделать столь головокружительную карьеру…

Потом я услышал стоны, которые обычно сопровождают соитие. Мне стало противно. К счастью, Джошуа не было у дверей, и никто не узнал, что я услышал то, чего не должен был слышать. По дороге домой я думал лишь об одном – если каким-нибудь образом донести эту информацию до Ее величества, то она, скорее всего, собственноручно отстранит Пальмерстона и Спенсера-Черчилля от занимаемых должностей. Да, мне известно, что она и сама иногда не прочь насладиться обществом придворных дам, но «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Тем более что к мужеложцам, как я слыхал, у нее особый счет – ведь она подозревает (вероятно, напрасно), что ее муж пропадает в мужской компании именно для того, чтобы предаваться подобного рода утехам, и потому люто возненавидела подобные извращения. Вот только каким образом сделать так, чтобы она об этом не только узнала, но и поверила?

[Road Warrior]

24 мая 1855 года. Ирландское море, борт парохода «Веселая вдова».
Сэр Теодор Фэллон, якобы гость.

– Сэр, вы пройдете с нами, – издевательским тоном заявил мне какой-то матросик. Точнее, скорее по тону, кто-то из низшего морского начальства… Раньше я его вроде не видел. Впрочем…

– А что такое? – спросил недоуменно я.

– Пошевеливайтесь, а не то мы отведем вас силой. – И он кивнул в сторону своих спутников, которые были, положим, поменьше меня, но все равно выглядели довольно внушительно. И если с одним я бы точно справился без проблем, то против троих, плюс этот боцман или кто он там, у меня шансов особо не было.

Ну что ж… пришлось подчиниться. И я поплелся с ними в яму, где я провел первую неделю своего пребывания на борту этого «гостеприимного» судна. Находилось это место в отдельном закутке в трюме рядом с ящиком, где хранилась якорная цепь. Сверху эта конура была закрыта решеткой из толстых ржавых прутьев, которую я осторожно попытался расшатать, но довольно быстро понял, что, несмотря на неказистый внешний вид, пришпандорена она была довольно крепко.

– Сидите смирно и заткните свой рот, сэр, – издевательски поклонился мне главарь, когда решетка была опущена и заперта на огромный ржавый замок. – А то придется вас накрыть сверху парусиной, и тогда вы, возможно, задохнетесь. А нам не нужно, чтобы наш гость – он подчеркнул это слово – подох раньше времени.

Они ушли, а я попытался понять, что же такое я сделал, что они со мной так поступили. Ведь сразу после того, как пароход вышел из гавани, меня препроводили в кубрик, у которого даже был собственный иллюминатор, крышка которого, правда, намертво была приклепана к борту. Находиться там было относительно даже комфортно после пребывания в корабельной кутузке – топчан, колченогая табуретка (при приеме пищи столом являлся тот же топчан, для чего тонкий клоповник-матрас сворачивался, а на топчане появлялось место. Для естественных потребностей мне выдали самую настоящую ночную вазу – хрен знает, откуда она взялась на этой посудине – а когда я попросил возможность умываться, они удивились, но поставили мне тазик с морской водой, которую время от времени меняли. Кормили, конечно, ужасно, но, как обронил один из матросов, с «капитанского стола».

Пару раз меня навещал захвативший меня то ли норвежец, то ли датчанин, но только лишь чтобы удостовериться, что у меня все нормально. В общем, жить было можно, вопрос был только, кто и для чего меня захватил, и куда меня везут. Я пришел к выводу, что, скорее всего, мне «посчастливилось» угодить в лапы агентов тоскующей по мне королевы. Но вполне возможно, что в моем похищении были задействованы и другие силы.

Ладно, – подумал я, – чему быть – того не миновать… А если вспомнить сказку про колобка – то он много от кого ушел, хотя лиса его все-таки поймала и вот-вот слопает. Ведь шансов бежать у меня не было от слова вообще, по крайней мере на борту этого парохода с идиотским названием из еще не написанной оперетты Легара. Так что я смирился со своей судьбой, дисциплину не хулиганил, с обслуживавшими меня матросами был вежлив и дружелюбен. От них я и узнал, что нахожусь на борту «Веселой вдовы» по пути в Ливерпуль, и что корабль сей занимается пассажирскими перевозками – точнее, доставкой эмигрантов «эконом-класса» в Новый Свет. Конечно, в Ливерпуле жизнь моя станет всяко похуже, но пока что жить было можно.

А теперь я задавался вопросом, почему именно меня снова засунули в корабельный карцер. Перед тем, как за мной пришли, я смотрел в иллюминатор – откровенно говоря, больше было делать особо нечего – из кубрика меня не выпускали, книг у меня не было, я время от времени пытался делать какие-то физические упражнения, но места было так мало, что получалось это с трудом. И, как бы то ни было, я на сей раз не увидел ни клочка земли, ни других кораблей – ничего, кроме свинцово-серого моря, такого же неба и каких-то морских птиц.

В трюме практически ничего не было слышно, но мне показалось, что я услышал донесшийся издалека звук пушечного выстрела. Вспомнился любимый Питер и полуденный гром пушки на Петропавловке. А через несколько минут я услышал взволнованный голос:

– Господа офицеры, это трюм. Здесь ничего и никого нет.

– А мы вот посмотрим. Если тут нет никого, то почему вы так волнуетесь?

Последнее было явно произнесено с русским акцентом, и я закричал по-русски:

– Здесь я, здесь! – и повторил этот радостный вопль после того, как офицеришка попытался их убедить, что им все послышалось. Я обрадовался, что они не додумались оставить у моей каталажки охрану – иначе я мог бы и не дожить до сладостного момента освобождения.

Через минуту в мой закуток вошел, зажимая нос от вони, морпех, а еще через минуту нашелся ключ от замка, и вскоре я оказался среди своих.

– Кто такой? – грозно спросил меня человек с погонами лейтенанта.

– Филонов Федор Ефремович, – сказал я. – Прошу вас доставить меня к вышестоящему офицеру, желательно Гвардейского Флотского экипажа.

– Филонов… А не тот ли ты предатель, которого ищут пожарные, ищет милиция? – грозно спросил лейтенант, но незаметно для местных мореманов подмигнул мне. И вскоре меня препроводили под конвоем на один из наших кораблей, где, впрочем, сначала отмыли с горячей водой и хозяйственным мылом – уж очень мое амбре резало обоняние – а потом привели под грозные очи контр-адмирала Кольцова. Тот улыбнулся и сказал:

– Прямо-таки «Возвращение блудного попугая»! Ну что ж, Федя, рад тебя видеть. Вот только, как я слышал, ты вроде собирался еще остаться в Америке…

– Было дело, но, как видите, я выиграл незабываемый круиз по Атлантике на борту «Веселой вдовы», – усмехнулся я. – Вот только я не знаю, с какой целью.

– Сейчас наши люди вдумчиво беседуют с офицерами «Вдовы», а также с двумя норвежцами, которые почему-то оказались на ее борту. И один из норвежцев сообщил, что во всем виноват не он, а барон Лионель де Ротшильд, который собирался подарить тебя Ее величеству королеве Виктории. Она, мол, очень хочет тебя вновь заполучить в свои лапы. Так что мы спасли тебя от немалых неприятностей.

– Не только в лапы, так мне кажется. – мне вспомнилась похотливая рожа британской королевы и ее пыхтение во время соития, – Не забывайте, товарищ адмирал, я человек семейный, и мне эта коронованная шалашовка теперь ни к чему.

– Вот и хорошо. Одного я только не понимаю – сведения о том, что ты находился на борту этого корыта, пришли к нам от другого Ротшильда.

– От Майера Амшеля, так я понимаю?

– От него самого. Так, значит, есть и приличные Ротшильды?

– Если честно, этот Ротшильд лично мне импонирует. Вот, как хотите, так это и понимайте.

– Так вот, давай поговорим о твоей дальнейшей судьбе. Мы объявим, что взяли предателя и перебежчика Филонова. А сам ты пока что тайно отправишься к законной супруге. Если, конечно, не против. А то законные супруги, знаешь ли, разные бывают…

– Моя – самая лучшая! – заявил я. – Уж поверьте…

– Дай-то Бог, чтобы ты то же самое мог сказать через пять, десять, двадцать лет, – кивнул Кольцов. – А теперь давай отобедаем, чем Бог послал, и ты расскажешь нашим ребятам все, что с тобой произошло за время твоей одиссеи. Или хочешь сначала отдохнуть?

– Дайте мне время хотя бы набросать примерный план повествования, – ответил я. – А то все мои бумаги остались в Нью-Йорке.

– Хорошо. Так и порешим. Думаю, что ты, как Шахерезада, можешь рассказывать о твоих приключениях тысячу и одну ночь. Впрочем, не забывай вовремя прекращать дозволенные речи – ведь не все, что с тобой произошло, следует знать всем. Во многих знаниях многие печали, потому не стоит вгонять своих слушателей в тоску. Договорились, Федя?

– Так точно, товарищ адмирал, – браво ответил я. – Думаю, что рассказ мой будет красочен, как хохломская роспись, и столь же правдоподобен, как воспоминания барона Мюнхгаузена. Ну а по существу я составлю подробное донесение для моего руководства.

– Молодец! – похвалил меня адмирал Кольцов. – Можешь быть свободен. Твоей жене-красавице мы уже сообщили о том, что везем тебя к ней, и ты вскоре сможешь ее обнять. Так что набирайся сил и терпения…

[Road Warrior]

28 мая 1855 года.Нью-Йорк, резиденция семьи Грили.
Хорас Грили, главный редактор и хозяин «Нью-Йорк Геральд Трибьюн».

– Мистер и миссис Домб… ски, – объявила Мэвис, служанка-ирландка, не так давно нанятая Мэри. Хорошая девушка, вот только фамилию друга нашего Теда она произнести так и не смогла. А мы с Мэри уже спешили к прихожей.

Я представлял себе Николаса Домбровского более похожим на сэра Теодора – такой же, в общем-то, трагической фигурой, чем-то вроде Владимира Ленского из произведения Александра Пушкина, которое дошло до меня во французском переводе (на английском его книг я ни разу не видел). Но он оказался высоким, атлетически сложенным человеком лет, наверное, двадцати семи или восьми, одетым в классический костюм, а по тому, как он говорил на английском, стало сразу ясно, что это его родной язык, и что он получил очень неплохое образование на этом языке. Скорее всего, он был родом из Среднеатлантических штатов – так обычно именуются штаты Нью-Йорк, Нью-Джерси и Пенсильвания. Вот только откуда точно, я понять не мог.

Супруга его была очень красивой и весьма симпатичной молодой девушкой, и вскоре Мэри, которая поначалу была недовольна, что у нас в гостях будет южанка, да еще из рабовладельческой семьи, очень быстро оттаяла, и обе дамы быстро нашли общий язык, как и мы с Ником. Очень скоро мы начали называть друг друга по именам, и мне казалось, что мы обедаем со старинными друзьями. Такое со мной редко бывало – обычно я предпочитал держать определенную дистанцию даже с хорошими знакомыми, разве что подобные отношения связывали меня с Теодором.

Конечно, политических тем за обедом никто не затрагивал. Мэри долго расспрашивала Мейбел о русских женщинах, о нарядах, а, узнав, что наши гости совсем недавно поженились, и об их свадьбе. Но больше всего ей – и мне – понравилось то, как она, без всякой похвальбы, рассказывала про военные будни и о своем участии в войне с турками. Мэри даже воскликнула в восхищении:

– Мейбел, ты героиня!

Та лишь ответила, что она ничем особо не рисковала, а вот Ник – тот действительно герой. На что он ответил, что и у его супруги есть честно заслуженные боевые награды, а что касалось его самого, то Мейбел не раз и не два его чуть не убила за его «художества». И было за что, добавил он со смехом.

Мэри расспросила его о том, где он родился и где учился – и тот с охотно рассказал, что он с Лонг-Айленда, и что учился он в Колледже Нью-Джерси. Он работает журналистом – а Мейбел его из Джорджии, она училась на женских курсах в Саванне, а ныне – студентка медицинского факультета Елагиноостровского университета в русской столице. Когда же Мэри выразила удивление, что женщина – студентка, а еще и медик, Мейбел огорошила нас новостью, что в ее университете почти половина студентов – женщины, и что декан медицинского факультета тоже женщина, профессор Синицына.

Как водится, после того как Мэвис убрала со стола последние тарелки, мы разделились – Мэри и Мейбел ушли к моей супруге в ее кабинет, а мы с Ником отправились в курительную. К моей радости, мой гость не захотел курить, сам же я давно уже этим не занимаюсь по состоянию здоровья. А вот когда я предложил ему своего лучшего шотландского виски, привезенного мне еще до начала русской блокады Англии, он не отказался. Обыкновенно гости смешивали его с содовой и пили чуть ли не залпом. Но мой гость пил его так, как положено – маленькими глоточками, смакуя каждую каплю.

Пока мы наслаждались этим «эликсиром богов», как его именовал мой знакомый Натаниэль Бэнкс, я думал, стоит ли мне задавать моему собеседнику вопрос, который меня долго уже волновал. И я наконец решился:

– Ник, можно я у тебя кое-что спрошу? Если не хочешь, то можешь не отвечать.

– Конечно, Хорас.

– Ник, я вижу, что ты американец, в отличие от моего друга Теда. Но и у тебя, и у него время от времени проскальзывают фразы, которых никто никогда не употребляет. Да и акцент твой хоть и похож на то, на котором говорят на западе графства Саффолк, но все-таки от него отличается. Я не так плохо знаю Лонг-Айленд, в том числе и графство Саффолк. Места там глухие, каждый человек на виду, и они, как правило, не любят чужаков – даже немцев, не говоря уж об ирландцах. И сложно себе представить, что там человек твоего происхождения – и православный по религии – мог не только родиться, но и вырасти без того, чтобы о нем ходила молва по всей округе.

И Колледж Нью-Джерси… Конечно, времена, когда там учились лишь пресвитерианцы, прошли, но там до сих пор студенты – сплошь протестанты. И, тем не менее, вы его закончили.

Я увидел, что мой новый друг хочет что-то сказать, но я поднял руку и закончил свою мысль:

Ник… скажи, ты не из тех «новых русских», которые неизвестно откуда появились в Российской империи и помогли им выиграть войну против англичан, французов и турок?

Мой визави на секунду задумался, а потом поднял голову, внимательно посмотрел мне в глаза, и сказал:

– Хорас, Тед пишет, что я могу тебе полностью доверять, и Мэри тоже. Так он почти ни о ком больше не говорит – значит, если я вам открою наш секрет, ты никому о нем не расскажешь. Кроме Мэри, как я уже сказал.

– Даю слово, – сказал я, с грустью подумав про себя, сколько можно было бы об этом написать. Но обещания свои я всегда держу – именно так воспитал меня отец, бедный фермер из штата Нью-Гемпшир далеко на севере.

– Твоего слова мне достаточно. Да, мой друг, мы с Тедом действительно из этих самых «новых русских», хотя в нашем времени это словосочетание означало несколько иное. Предвосхищаю твой следующий вопрос – мы с ним родились в конце двадцатого века.

– Когда-когда?!

– В тысяча девятьсот девяностых – я чуть старше, Тед чуть моложе. И я действительно родился в графстве Саффолк, и учился в Принстонском университете – так переименовали Колледж Нью-Джерси в тысяча восемьсот девяносто шестом году. Потом я еще ходил на журналистские курсы в колледж Нью-Скул, что на Манхеттене. Точнее, будет там в мое время. А в Россию – родину моих предков и страну, которую многие потомки эмигрантов считали своей родиной – я попал в качестве журналиста.

Такого я никак не ожидал, и, чтобы хоть как-то собраться с мыслями, я налил нам по два пальца хорошего бурбона. Когда же мы его потихоньку допили, я задал самый важный вопрос из тысяч тех, которые крутились у меня на языке:

– Ник, расскажи, а что будет дальше с Америкой?

Тот грустно улыбнулся и сказал:

– Хорас, пойми – история уже пойдет не так, как она шла в нашей истории. Та же Крымская война – то, что англичане именуют Восточной войной – закончилась в нашей истории, в общем, ничьей. Здесь же мы не только разбили англичан, французов и турок, мы перекроили карту Проливов и близлежащих земель. Во Франции новый император, а в Англии… Будь Виктория поумнее, и там воцарился бы мир с Россией. Так что вполне может быть, что и в Америке все будет по-другому.

– А что же было в вашей истории?

И Ник мне рассказал… Услышав про ужасы Войны между штатами (у нас на Севере ее именовали «Гражданской войной», а на Юге «войной Северной агрессии»), про концентрационные лагеря для военнопленных, про вакханалию убийств и уничтожения целых городов на Юге, я все больше и больше впадал в черную меланхолию. И когда он рассказал про капитуляцию Юга, я робко спросил:

– Надеюсь, после этого все было хорошо?

Но Ник криво усмехнулся, и рассказал мне про ужасы так называемой «Реконструкции», и про то, что отменили ее только через двенадцать лет после окончания войны. А на мой вопрос про негров ответил:

– Черное же население получило свободу. Но стало ли им лучше жить? Я, как я тебе уже говорил, противник рабства. Но свобода – она ведь разная бывает. Если живешь впроголодь, не можешь себе позволить врача, если заболеешь, а в старости никто о тебе не позаботится, то такая жизнь тоже далеко не сахар. Причем, по крайней мере, вначале, черные, поддерживаемые северянами, начали терроризировать белых. А если учесть, что выбирать и быть избранными могли лишь негры и саквояжники – так называли северян, переселившихся на Юг, чтобы там обогатиться за счет местного населения, то… Ну, в общем, ты меня понял.

– Мне Тед говорил, что такое вполне вероятно, но я не знал, что все будет настолько плохо. Неужто никто не выступил за политику примирения?

– В семьдесят втором году одним из кандидатов в президенты был некто Хорас Грили, который выступал в том числе и за это – восстановление южан в правах и окончание политики «Реконструкции». Но так получилось, что Мэри заболела и скончалась от воспаления легких, а ты после этого отошел от политики во время кампании и умер от горя через месяц после Мэри – после выборов, но до заседания электоральной комиссии. Кстати, насчет медицины – у нас она намного лучше, чем у вас, и, я надеюсь, мы сможем вас вылечить, если появится такая надобность.

Я сидел, как громом пораженный, а потом осторожно спросил:

– Ник, а ты здесь… Ты приехал для того, чтобы изменить историю?

– Вообще-то мы собираемся праздновать наше с Мейбел бракосочетание в кругу семьи и друзей. Да, и вас с Мэри мы пригласим – наверное, в Чарльстон, туда проще добраться.

– Знаешь, раньше я никогда бы не отправился бы на Юг. А теперь, если Мэри будет не против, мы бы с удовольствием поехали к вам на празднество – спасибо за предложение!

– Ну вот и хорошо. Да, кстати, мне все время кажется, что ты хотел спросить про судьбу нашего общего друга. Отвечу сразу – точно я сказать не могу, но, насколько мне известно, его должны вот-вот освободить, если уже не освободили. И он скоро будет дома.

– Слава Господу нашему! – Я действительно очень боялся за сэра Теодора, и молился Богу каждый вечер за его жизнь.

– Конечно, все может быть – ведь он попал в руки… не очень хороших людей. Но в их планах – доставить Теда к Ее величеству королеве Виктории, так что они ему вреда не причинят. Разве что придется ему вновь побыть «гостем» этой коронованной шлюхи – он использовал библейское слово «harlot», что в данной ситуации подходило как нельзя лучше – но даже в таком случае ему придется терпеть некоторые… скажем так, неудобства, но мы рано или поздно его спасем. Это я тебе обещаю.

«Интересно все-таки, – подумал я, – что его желает видеть именно «ее крючконосое величество», как ее именовал мой бедный друг. А это можно объяснить только тем, что слухи про их близость не лишены основания.» Но я знал, что и сам про это не напишу, и не дам никому другому написать.

И перевел тему:

– Ник, а можно одну… просьбу?

– Для тебя, Хорас, все, что в моих силах.

– Ты знаешь, колонка Теда в «Геральд-Трибьюн» была необыкновенно популярной в нашем городе. Не мог бы ты ее… взять на себя? Тебе не обязательно писать то же самое – я тебе полностью доверяю. Расценки у меня такие… – и я выдал ему цифры.

– Хорошо, сделаю, Хорас. Могу и за бесплатно.

– За бесплатно не надо.

– Договорились, – и он улыбнулся.

– И вот что еще. Я не знаю, что именно Тед написал в своей записке для тебя.

– Только то, что мне нужно было обратиться к тебе.

– У меня есть, во-первых, его вещи – я забрал лишь линейный аквавит, о чем он меня сам попросил - а, во-вторых, портфель, предназначенный для тебя. Чемоданы его здесь, а портфель я тебе завтра доставлю с охраной – в нем, насколько мне известно, есть кое-какие ценности. Ладно, пойдем к нашим дамам – они, небось, уже заждались нас…

[Road Warrior]

1 июня 1855 года. Нью-Йорк, отель «Сент-Николас».
Агнес Катберт, служанка и дальняя родственница Мэйбел Катберт-Домбровской.

Я брела по Нью-Йорку в полной прострации. У меня не было ни места, ни денег, вообще ничего. И единственный мужчина, к которому я питала нежные чувства – в тайне от него, должна сказать – в один прекрасный день исчез, и я не знала, что с ним могло случиться. Я поговорила с одной мулаткой, работавшей прачкой в «Астория-Хаус» – она, как правило, все обо всех знала – но она лишь сказала, что тот заплатил за месяц вперед, но в один прекрасный день ушел и не вернулся. Да, я понимала, что шансов у меня не было – но я его действительно полюбила, и эта история меня подкосила, а увольнение стало последней каплей.

Я подумывала броситься в Ист-Ривер с одного из корабельных пирсов – плавать я не умела, и наверняка бы утонула. Жить, конечно, хотелось, да разве это можно назвать жизнью?

Как мне рассказала мама, мой дед Альфред – впоследствии он стал сенатором от штата Миссисипи – узнал, что мама забеременела от его сына, которого также звали Альфред. Обыкновенно в таких случаях дети попросту рождались рабами, но дед оказался человеком другого склада. Он даровал маме вольную, а также выдал ей денег, присовокупив, что он не хочет, чтобы его внук, пусть и с четвертью негритянской крови, рос в нищете.

Увы, мама, не успев получить вольную, выскочила замуж за какого-то негра, который пообещал ей золотые горы. Он увез ее в Бостон, где, по его словам, для черных был рай на земле. Но для нее эти годы были адом – он ее, беременную, постоянно избивал, а затем отобрал у нее почти все деньги и выставил ее на улицу незадолго до моего рождения. Она бы вернулась в Миссисипи и попросила бы хоть какое-нибудь место у бывшего хозяина, но у нее попросту не хватило денег. И, как только я родилась, она сумела поступить к кому-то в услужение, несмотря на «довесок» в моем лице. Умерла она при родах, забеременев от очередного нанимателя, когда мне было четырнадцать лет. И я осталась совсем одна. Мне повезло, что мама как раз собиралась переходить на новое место работы, и после ее смерти миссис Шмидт – старая немка, все еще говорившая с сильным акцентом – взяла меня вместо нее.

Единственным условием ее было, чтобы я ни в коем случае не спала с ее сыном Гербертом. Тот действительно сначала делал мне знаки внимания, а потом попытался прижать меня к стене. Я завизжала, миссис услышала, отдубасила сынулю тростью, а меня даже похвалила за отпор.

Но скоро она умерла, и через два дня Герберт сначала изнасиловал меня, а потом выставил на улицу, забрав почти все мои сбережения и пригрозив мне, что, если я на него пожалуюсь, он обвинит меня в краже или хуже. Делать мне было нечего, в услужение меня никто не брал без рекомендательных писем, жить мне было негде, и я поселилась на последние деньги в единственном месте в городе, где жили негры – в северной части Бикон-Хилл, тогда как южнее селились небогатые белые, нередко иммигранты.* (* Как ни странно, теперь это один из самых фешенебельных районов города.)

А потом оказалось, что этот Герберт меня еще и обрюхатил. И женщина, у которой я снимала комнату, посоветовала мне обратиться к одной старой негритянке, жившей в двух кварталах от нее, которая умела травить плод. Я последовала совету, но у меня после этого долго между ногами текла кровь, и я потратила последние деньги на то, чтобы обратиться к врачу – там же, в Бикон-Хилл.

Врач оказался недавним иммигрантом из Германии, которому никак не удавалось получить разрешение на работу в Массачусетсе, и поэтому он лечил негров и брал довольно мало. Он сумел остановить кровотечение, но после этого погладил меня по голове и сказал:

– Девочка, у меня для тебя плохие новости. Ты вряд ли когда-нибудь сможешь забеременеть.

Помнится, я заплакала, а он покачал головой:

– Тут уж ничего не поделаешь. Давай сделаем так. Деньги я у тебя возьму, когда у тебя будет место – сейчас они тебе нужнее.

– Да где же я его найду, это место, кому я теперь нужна?

– Попробую тебе помочь.

И через неделю Фриц Фишер – так звали врача – отвел меня к миссис Бэнкс, предупредив меня, что от меня могут требоваться и, как он сказал, «другие услуги». Сам он, кстати, и не заикнулся о подобных «услугах», хотя я чувствовала, что я ему понравилась. Кстати, когда я наконец-то принесла ему требуемую сумму, он отказался ее брать – «девочка, пусть это будет подарком для тебя.» Я до сих пор молюсь о нем каждый день…

А жизнь у миссис Бэнкс была сытной, но не слишком приятной. Оказалось, что моя нанимательница и ее подруги спят со всем городом, а меня она подкладывала под мужа. Сама же она с ним спала только тогда, когда боялась, что забеременела, чтобы он подумал, что ребенок от него. Один раз, впрочем, она испугалась, что понесла от негра, спасенного ей от рабства, и именно тогда она пошла к Фишеру для аборта. В отличие от меня, у нее и после этого рождались дети, но с черными она больше дела не имела. Это я узнала не от Фишера, кстати – он не делился подробностями о своих клиентах – а от другой служанки-мулатки, старой Наоми.

А муж ее, Нэт Бэнкс, время от времени «делился» мною со своими друзьями и коллегами. Должна сказать, что удовольствия мне это никогда не приносило – какое уж там удовольствие, когда на тебя ложится очередное вонючее жирное тело и ровно через двадцать секунд все заканчивается… Но я терпела – не хотела терять место.

Озлилась на меня хозяйка, когда я не смогла ни сама затащить сэра Теодора в постель, ни помочь в этом миссис. А вскоре в Нью-Йорк приехал сначала мистер Нэт, а потом и другие аболиционисты. Краем уха я услышала, что всех из собравшихся выбрали кого в Сенат, кого в Палату Представителей, и они обсуждали, кому достанется какой пост. А мне пришлось спать практически со всеми из них.

И вчера меня подложили под некого Джошуа Рида Гиддингса, из Огайо. Этот Гиддингс перевернул меня и овладел мною не обычным способом, а в место, природой для этого не предусмотренное. Я кричала и вырывалась, а он делал свое дело, причем, может, потому, что был постарше большинства других, продолжалось это долго. Потом он оставил меня в луже крови –что-то он у меня там порвал – и пожаловался на меня миссис. А она пришла ко мне сегодня утром, наорала на меня, и выгнала меня на улицу. А еще, как когда-то Герберт, не просто не выплатила мне денег за последние недели, но и наложила лапу на практически все мои сбережения.

Последнее место, которое я хотела посетить перед тем, как надо мною сомкнутся холодные воды Ист-Ривер, был дом семьи Грили, у которой работала служанка-ирландка по имени Мэвис. Ей везло – ее хозяева были верны друг другу, ей не приходилось никому оказывать «услуги», и, более того, миссис Грили сказала ей, что не будет против, если Мэвис найдет себе хорошего мужа. И, как ни странно, мы с этой ирландкой успели подружиться, и я хотела с ней попрощаться. Узнав о том, что со мной произошло, она мне налила чашку чая и приказала:

– Сиди здесь!

И ушла. Через несколько минут она вернулась вместе с миссис Грили.

– Девочка моя, – сказала та. – Не бери страшный грех на душу. Можешь пока пожить у нас – Мэвис готова разместить тебя у себя в комнате – а я попробую найти тебе новое место. Без тех ужасов, про которые мне рассказала Мэвис.

И в тот же вечер представила меня своей подруге Мейбел Катберт и ее мужу. Увидев нас, Ник – так звали мужа – присвистнул:

– Как, говорите, вас зовут? Катберт? Мейбел, это явно твоя родственница – вы так похожи. Ну что, берем служанку?

– Берем, конечно, – кивнула та. – Все-таки мы родня. Дядя моего отца, Альфред, уехал в Миссисипи. Наверное, ты его дочь?

– Внучка. Но я же… черная…

– И что с того?

Так и началась моя жизнь в семье Домбровских. К моему удивлению и радости, Ник меня не домогался – было сразу видно, что никто, кроме супруги, его не интересовал. А работать я сразу начала на совесть. Кстати, увидев, что я прихрамываю, миссис Мейбел вытянула у меня мою историю, раздела меня ниже пояса, и осмотрела то самое место, которое пострадало от проклятого Гиддингса, после чего чем-то его помазала.

– Ничего, милая, пройдет это у тебя.

– Миссис Мейбел, – не выдержала я. – А как там сэр Теодор?

– Понравился он тебе? – усмехнулась та. – Я тебе расскажу, если ты умеешь хранить секреты.

– Умею, миссис Мейбел!

– Надеюсь, что он уже со своей молодой женой.

– Он женат? – приуныла я.

– Женат.

– Поэтому он меня не захотел…

– Не бойся, милая, поедешь потом к нам в Россию, найдем тебе жениха.

– В Россию? Но я же черная…

– Величайший русский поэт – Александр Пушкин – был правнуком эфиопа. И русским аристократом.

Я остолбенела. Так, значит, есть в мире страны, где все не так, как здесь… А потом не выдержала и взмолилась:

– Возьмите меня с собой!

– Возьмем. Но сначала нам придется съездить на Юг.