На орловском рубеже: отыгрыш

Описание: ...для тех, кто только начинает...

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#1 Цинни » 26.03.2015, 12:40

Уважаемые коллеги, начимнаю выкладку реальноисторической части АИ-романа. Очень вероятно, что реальноисторическая часть станет отдельной повестью-вбоквеллом, так что буду благодарна за комментарии (по завершении выкладки), тянет ли она на самостоятельную повестушку.
Это соавторская работа, моя и Александра Воронкова, известного в сети как Краском.

Пролог

«1941. X. 04
Орел

Моя любимая Марта! Наконец-то удалось выкроить минутку, чтобы приняться за письмо тебе.
Сегодня утром я получил от тебя четыре пакетика со сладостями и теплый свитер ко дню рождения. Не беда, что он уже прошел – почта из Фатерланда идет 4–5 недель. Это не такой уж долгий срок, учитывая темпы нашего наступления.
Сейчас я в городе со смешным названием «Oröl», находящемся на пути к большевистской столице Москве. Говорят, на человеческом, немецком языке это означает «орел». Жаль, что рядом со мной нет Вилли и его камерадов из Люфтваффе: им бы понравился такой каламбур.
Много думаю о вас. Почему ты ничего не пишешь о Луизе? Надеюсь, она выкинула из головы мысли об этом носатом? У него бабка была француженка или даже еще хуже. Уточни, если получится. Можешь спросить у фрау Магды, она наверняка знает. Как поживает дядюшка Макс? Как его артрит? Рассчитался ли он с долгами? (Прошу тебя, Марта, не давай ему ни пфеннига, дядюшка совсем не знает счета деньгам!) Райни передай, что я горд его успехами, он настоящий брат фронтовика.
Дорогая Марта! Я понимаю, как тебе сейчас непросто, на твои плечи легли заботы и о бабушке, и о младших. Крепись, скоро я вернусь, и мы заживем безбедно, как всегда мечтали и как того заслуживает семья солдата Вермахта. Ради этого стоит потрудиться. Ты ведь знаешь, я никогда не боялся тяжелой работы. Правда, иногда мне думается, что эта проклятая страна населена одними фанатиками. Русские защищаются так яростно, как будто бы еще не понимают, что их дело проиграно. Вчера, после нескольких дней форсированного марша, мы подошли к окраине города, пробиваясь сквозь разрозненное, но ожесточенное сопротивление мелких групп большевиков. К счастью, моя машина предназначена для перевозки горючего, поэтому я никогда не езжу в голове колонн и уж тем более – в передовом отряде. Так что не переживай за мое здоровье, любимая! Ничего плохого со мной произойти не может. А вот нашим парням-танкистам вчера утром не повезло. Вдвойне досадно, что не повезло тогда, когда до города оставалось не более одного часа ходу: сумасшедшие русские с опушки леса неожиданно открыли огонь по передовому отряду. Сталинские фанатики сумели из своего единственного зенитного орудия уничтожить два наших панцера и разбить грузовик с солдатами. Представь себе: у этих деревянноголовых не было даже пехотного прикрытия, и потому наши герои сумели достаточно быстро подавить сопротивление. Тем не менее несколько камерадов погибло, а еще больше – ранено. Да и ремонтникам придется повозиться. А нас заставили собирать тела убитых гренадиров и везти к месту захоронения, при этом запачкали кузов моего грузовика. Но зато я стал обладателем прекрасных серебряных часов, правда, слегка старомодных и с непонятной гравировкой варварскими русскими письменами на крышке. Я пока в размышлениях, что выгоднее – оставить их себе или продать.
На окраине и на городских улицах также произошло несколько стычек, но их нельзя сравнить с тем, что нам пришлось пережить в Смоленске. Обедали мы уже в Орле.
На постой нашу роту разместили в домах на окраине города – поближе к захваченным у русских складам с горючим. Наш гауптманн был рад этому обстоятельству до безумия и сразу же выставил там караулы. Так что выспаться минувшей ночью мне не удалось: в качестве бдительного постена вышагивал под противным дождем с оружием на изготовку, то и дело поскальзываясь в русской грязи. Ничего не поделаешь: с этими большевиками нужно держать глаза и уши широко раскрытыми, проклятые русские собакосвиньи не ценят наших усилий по освобождению их от жидокомиссарской власти. Когда вчера парни из первого взвода размещались на отдых в одном из домов, то обнаружили спрятавшегося раненого большевика из НКВД. Пришлось расстрелять его вместе с обеими хозяйками дома в назидание прочим русским.
Не могу без печали думать о том, что по нелепой случайности была ранена собака, прелестное маленькое белое создание, так похожее на твою Лили. Наш гауптманн, как оказалось, некогда прослушал два семестра на медицинском факультете в Тюбингене, и парни притащили бедное животное к нему. Несмотря на высокое положение, командир никогда не забывает о своих народных корнях и, конечно, не отказал в помощи. Ассистировать при операции пришлось мне: ты же помнишь, как здорово у меня получалось оказывать первую помощь в молодежном лагере Гитлерюгенда! Перебитая лапка была прооперирована простейшими методами, доступными нам, и помещена в лубки. Теперь собачка, которую по предложению гауптманна назвали Блонди, в честь верной спутницы Фюрера, стала всеобщей любимицей парней из первого взвода.
А погода очень испортилась: кругом слякоть, дождь, сырость. Настали холода, какие у нас в Померании бывают только в январе, а сейчас ведь лишь начало октября! Сколько же градусов тут будет зимой? Русские говорят, что в прошлом году мороз достигал пятидесяти градусов, а снежный покров – двух метров. Не дай бог нам задержаться со взятием Москау до выпадения снега! Радует то, что Рождество мы в любом случае будем встречать уже в Москау. Там, на зимних квартирах русской столицы, мы сумеем перенести тяготы проклятой большевистской зимы достаточно безболезненно, чтобы с весной вновь начать победное наступление!
Дорогая Марта! Вскоре после получения этого письма ожидай посылку от меня. Зная, что выбор продуктов по карточкам у вас несколько ограничен – о, да, сегодня нация поступается некоторыми бытовыми удобствами, но завтра нам будет принадлежать весь мир, – высылаю тебе банку натурального русского меда, которая досталась мне по случаю, две банки консервированного краба и ткань на пальто: сегодня утром мне удалось раздобыть ее в небольшом магазине на соседней улице. Увы, разжиться чем-то посущественнее не получилось: проклятые пехотинцы из передовых частей побывали там раньше и все, что не сумели уволочь в своих ранцах, постарались поломать, испачкать и порвать, словом, полностью испортить. Не грусти, ничего страшного: впереди у нас Тула и Москау, где можно будет забрать в магазине любой товар, не платя ни пфеннига, – это право победителя!
Любимая Марта! Рад был бы написать тебе гораздо больше, но не поспеваю. Пора готовиться к рейсу: наши панцеры укатили в сторону города с варварским названием Мценск, и твоему Курту вновь предстоит доставлять горючее для их ненасытных моторов.
Обнимаю и целую тебя тысячу раз!

Любящий тебя Курт Бальтазар

Uksus M
Администратор
Uksus M
Администратор
Возраст: 60
Репутация: 21412 (+21484/−72)
Лояльность: 1527 (+1527/−0)
Сообщения: 11679
Зарегистрирован: 20.11.2010
С нами: 13 лет 4 месяца
Имя: Сергей
Откуда: СПб
Отправить личное сообщение Сайт

#2 Uksus » 26.03.2015, 14:25

Цинни писал(а):Наш гауптманн был рад этому

В русской транскрипции традиционно пишется с одной "н".


Цинни писал(а):к большевистской столице Москве.
Цинни писал(а):Не дай бог нам задержаться со взятием Москау до

Хммм?
Да, я зануда, я знаю...

Звёзды Светят M
Новичок
Аватара
Звёзды Светят M
Новичок
Возраст: 61
Репутация: 415 (+625/−210)
Лояльность: 0 (+0/−0)
Сообщения: 630
Зарегистрирован: 18.09.2013
С нами: 10 лет 6 месяцев
Имя: Олег
Откуда: Арктика, Мурманск.
Отправить личное сообщение Сайт Skype

#3 Звёзды Светят » 26.03.2015, 20:57

Что-то знакомое.....

По Самиздату, что ли?!.....
- Сам-то ты когда сдохнешь? - спросил король астролога.
- Незадолго до трагической гибели Вашего Величества... - ответил астролог королю.

fox2trot
Новичок
Аватара
fox2trot
Новичок
Возраст: 57
Репутация: 1944 (+2008/−64)
Лояльность: 165 (+179/−14)
Сообщения: 1245
Зарегистрирован: 20.06.2011
С нами: 12 лет 9 месяцев
Имя: Юрий
Откуда: Орел
Отправить личное сообщение Сайт

#4 fox2trot » 27.03.2015, 01:59

Звёзды Светят писал(а):По Самиздату, что ли?!.....
Однако - да. Там еще пара замороженных проектов. Тяжелая тема в плане реконструкции событий. Т.ч. возможно помогать много придется с поиском материалов.
Третий закон Ньютона они уже постигли на опыте. И жаль, что в этом обществе он не осуществляется при индивидуальном насилии. Вся их жизнь была бы куда счастливее и проще. И.А.Ефремов.
Благими намерениями вымощена дорога в Ад.

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#5 Цинни » 27.03.2015, 11:03

Тема не заморожена, просто я нечастый гость Саимздата. Там выкладывался первый вариант, от которого мы отказались в композиционном плане. Потом уведомили, что книгу дорабатываем не на СИ (т.к. там мало комментариев к делу, в основном "афффтар, дай проду!"). На данный момент сам текст дописан, составляет 15 алок, мы его вычитываем и правим. Плюс появилась вероятность, что при публикации придется снять реальноисторические главы и вывести их в отдельную повесть, о чем я и сказала в самом начале. Вот отдельную повесть придется дорабатывать, чтобы она превратилась в полноценный вбоквел "Отыгрыша". И пока я не до конца себе представляю, как это будет, т.к. куча усилий была потрачена именно на то, чтобы все линии были жестко увязаны: вот реальная история, а вот АИ.Сразу скажу - на СИ от силы 30% текста и вообще ни одного фрагмента в окончательном его виде. Выкладывался, по сути, рабочий материал к тексту.
Так что по сути текст новый. Понемногу продолжаю выкладку.

Добавлено спустя 17 минут 46 секунд:
* * *

Что нужно для счастья старому аскету, которому на прошлой неделе сравнялось тридцать лет? Чтобы чернила были густы, а чай – крепок и горяч, чтобы, наконец, прекратился дождь, а в печи уютно потрескивали дрова, как дома в камине. А еще – немного интересной работы сейчас и весь мир впридачу в обозримой перспективе.
Унтер-офицер Герхард Кнопфель всегда подчеркнуто довольствовался малым и втайне мечтал о многом. Втайне потому, что ни один из сослуживцев, увы, не способен был подняться над обыденностью на должную высоту, чтобы… Да что и говорить! Ни у кого из них сроду не водилось иной литературы, кроме очередного номера «Völkischer Beobachter». Зато, поговаривают, сам доктор Геббельс не чурался сочинительства, и если бы его не призвала бы нация, наверняка стал бы известным писателем. Так стоит ли Кнопфелю, истинному сыну Фатерланда, стыдиться своей мечты?
Каждый новый день приближает доблестных солдат фюрера к Москау, а его, скромного блюстителя интересов Рейха, пребывающего на незаметном, но, вне всякого сомнения, важном посту, – к главной жизненной цели. Если вдуматься, ему вообще фантастически повезло, причем дважды. Во-первых, он – современник великих свершений. Во-вторых, в отличие от кабинетных писак, изучающих мир по книгам, он имеет возможность все наблюдать сам, находясь в центре событий. Вот и сейчас в каких-то тридцати километрах от передовой, в небольшом городке – или селе? умеют же русские сделать простейшее малопонятным! (Кнопфель снимает и старательно протирает очки, как будто бы это поможет найти однозначный ответ) – он читает письма, пронизанные правдой жизни. И воочию видит героев своего будущего эпоса, который пусть и не сравнится с «Песнью о Нибелунгах», но, безусловно, оставит след в культуре величайшего из европейских народов. Да, именно так, на меньшее он, Герхард Кнопфель, не согласен. Через его руки ежедневно проходят сотни человеческих историй, каждая из которых может стать основой для романа. А какие типажи!
Вот, скажем, этот… (Кнопфель осторожно, чтобы не обжечься, отхлебывает из стакана и бросает взгляд на подпись) Курт Бальтазар. По всему видно, неглупый парень, наблюдательный и любознательный. Насчет названия русского города быстро сообразил. Ему ли, Кнопфелю, не оценить! Сам только сегодня утром вызнавал у местных жителей, что значит название их… э-э-э… населенного пункта. Оказалось, что-то вроде «замок». Несколькими веками ранее, рассказали ему, тут и правда был замок. Однако непонятно, от кого они оборонялись… и как им это вообще удавалось. Или одни варвары на этой земле попросту сменяли других, менее удачливых? Унтер-офицер Герхард Кнопфель не считает нужным интересоваться столь… э-э-э… тщательно историей побежденных. Он всего лишь коллекционирует названия (чем это хуже собирания почтовых марок или рождественских открыток?) и как любой увлеченный человек радуется пополнению своего собрания. Теперь в таблице, аккуратно вычерченной в записной книжке и уже наполовину заполненной, слева значится чужое слово «Kromy», справа красуется родное – «Burg».
А здешняя история начинается с чистой страницы. Есть в этом что-то символическое. Равно как и в том, что гефрайтер, носящий прославленную фамилию Хофман, немного понимает язык жителей этих мест… и отлично разбирается в изысканном напитке, в коем большинство соотечественников, увы, совсем ничего не смыслит.
Кнопфель делает еще несколько глотков, на этот раз предварительно вдохнув травяной аромат, и снова погружается в чтение, тоже не без удовольствия… Да, и краткие зарисовки из солдатской жизни у этого Бальтазара выразительны и энергичны. Еще бы соображал, что можно писать своей фрау, а что нельзя. Ну да не было бы непонимающих, отпала бы необходимость в его, Кнопфеля, работе. (Отставив стакан, он с наслаждением погружает перо в чернильницу.) Все, что касается… э-э-э… последствий боя вымарываем. Гражданскому населению вполне достаточно «Немецкого еженедельного обозрения». Вот, пожалуй, и все. Хотя… Не слишком ли слезлива история о собаке? Не бросает ли тень на немецкого офицера? И вообще…
Морщась, он шевелит пальцами левой руки – насколько это позволяет сделать повязка (будь прокляты все собаки на свете!). А правая уже вычеркивает – ровно и красиво, с выверенным и доведенным до автоматизма нажимом – крамольные строки.
Унтер-офицер Герхард Кнопфель, будущий писатель, участвует в сотворении европейской истории.

Uksus M
Администратор
Uksus M
Администратор
Возраст: 60
Репутация: 21412 (+21484/−72)
Лояльность: 1527 (+1527/−0)
Сообщения: 11679
Зарегистрирован: 20.11.2010
С нами: 13 лет 4 месяца
Имя: Сергей
Откуда: СПб
Отправить личное сообщение Сайт

#6 Uksus » 27.03.2015, 11:35

Цинни писал(а):в небольшом городке – или селе? умеют же русские сделать

Таки с большой.

Цинни писал(а):Да, именно так, на меньшее он, Герхард Кнопфель, не согласен.

В конце лучше !
Да, я зануда, я знаю...

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#7 Цинни » 01.04.2015, 10:47

Глава 1

Сентябрь 1941 года,
Орел

– Прифронтовой город, – медленно и четко выговорила Лида, пробуя слова на вкус. Горчат слегка – да и только. Ну не верится, что Орел – прифронтовой, не верится и все тут.
Отсюда, с зеленой скамеечки в сквере, многое видно. Внушительных очертаний серый мост, который называется Красным. По нему грохочут трамваи, как раз-таки кумачового – звонкого, как говорил Митя, – цвета; под ним неслышно вливаются в Оку воды Орлика; над ним возвышаются две церкви. У газетного киоска на пересечении улицы Сталина и 5-ой Курской старик с бородой, будто у Льва Толстого, и в молодецком картузе, играет на баяне – не для заработка, для удовольствия, а может, по привычке. Но все равно очень хорошо играет. «Спит гаолян, сопки покрыты мглой…» Две девчонки лет десяти принимаются вальсировать. Им, конечно, невдомек, что это песня о войне. А вот музыкант, словно спохватившись, резко обрывает мелодию и тут же, без перехода: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
Вечереет, солнце – не утомленное, а словно блаженствующее, лежит на башенке высокого дома, немножко похожего на какой-то из ленинградских дворцов. На какой именно, Лида не знает, она видела их лишь на фотографиях в книгах (Митя говорил: надо дождаться отпуска, и тогда… отпуск ему обещали в августе). Зато припоминается: эту вот башенку муж называл бельведером. Для него, для архитектора, – обычное слово. А вот ей, Лиде, всегда чудилось ведро, изукрашенное с нелепой роскошью…
Лида улыбается.
Это ее город. Те же улицы, те же дома, люди едут в трамвае по своим делам и военных вокруг не больше, чем прежде. Куда меньше, чем в Туле. Вон, и мальчишки, ровесники старшего племянника Васьки, у трамвайных путей толкутся, торопливо подкладывают гвозди на рельсы перед приближающимся красным вагончиком, а потом, шумя и беззлобно перебраниваясь, собирают с земли расплющенные кусочки металла. Любопытно, на что они пацанам? Для игры? Или поделки какие мастерить? Надо будет у Васятки выспросить…
И Первомайский сквер – точь-в-точь такой же, как в день ее первой встречи с Митей. Шестнадцатого сентября тридцать восьмого. Прошло ровно три года и три дня. И снова едва заметно пробивается сквозь поблекшую зелень совсем не скучная, солнечная такая, желтизна. Воробьи в пыли купаются, празднуют бабье лето. А вот скамейки иначе покрашены… были синие, кажется…
И Мити в городе нет. И Варькиного Павла нет. И окна домов заклеены бумажными полосами крест-накрест. И лица прохожих как будто бы просто сосредоточенные, а на самом деле…
Прифронтовой.

* * *

Зато дома, в Гурьевском переулке – то есть в Хлебном, однако ж старое название привычней – все так же, как было при жизни мамы: герань на подоконниках, крахмальные покрывала на кроватях, вышитая скатерка. «Символы мещанского благополучия», – беззлобно поддевал свояченицу Митя. А если всерьез, Варька – она в маму, хозяйка необыкновенная. Вот и сегодня: десять минут – и позвала обедать. Ну, или ужинать. Трапеза не такая, конечно, как до войны. Но все ж картошка есть, и соленые огурцы… да что огурцы! пирожки – и те на столе, правда, не с мясом, а с мелко нарезанным луком. Для наголодавшейся по пути Лиды – роскошное пиршество.
– В дорогу напекла, – как бы между делом обронила Варя.
– Кому в дорогу?
– Нам.
Лишь сейчас взгляд Лиды зацепился за бесформенный баул в углу. Из баула на удивление неряшливо свисал рукав детской вязаной кофточки. Жалостно и жутко.
Помолчали обе: одной не хотелось слышать, другой – говорить.
Мамины ходики спокойно, как ни в чем не бывало, отсчитывали минуты.
– Лидусь, я письмо отправляла, но оно, видать, тебя уж не застало. Я написала, чтоб ты сразу к тете Дусе…
Младшая отодвинула тарелку – то ли насытилась, наконец, то ли кусок стал поперек горла, она и сама не разобрала. Вымолвила с усилием:
– Получила я его. Но мне казалось, ты передумаешь. Мама всегда говорила, что дома и стены помогают.
И добавила тихо-тихо, чтобы постыдная неуверенность не так слышна была:
– Варь, ну зачем тебе уезжать? Орел – центр военного округа, тут какие-то войска есть, правильно? Не сдадут…
– Какие-то... – Варя покачала головой в такт движению маятника. Пугающе механическое движение. – Поехали с нами в Каменку, а?
– Это чего, бежать, что ли? – Лиде стало и досадно, и неловко. Отвернулась к окну, потянулась к черной тяжелой занавеске…
– Закрой, закрой! – старшая сестра порывисто и суетливо отвела ее руку. – Нельзя… затемнение.
Перевела дух. Но испуг из глаз не ушел, Лида видела.
– Станцию бомбят, и нам перепадает… Сегодня аж три воздушных тревоги было, и третьего дня… Перелыгиных помнишь? Как половина народа с депо – кто на фронт, кто с семьями в эвакуацию, так Порфирич на железку в сторожа подался. Ну вот… – Варя глубоко, со всхлипом вздохнула. – Ногу ему оторвало в бомбежку. Это летом еще. До пункта первой помощи не довезли. И Иванниковых разбомбило, Маруся с детьми теперь у бабки в деревне.
Опять посидели молча. Тиканье часов в тишине нагоняло на Лиду страх, но заговорить почему-то было еще страшнее. Она вздрогнула, когда Варя спросила вполголоса:
– Митяй-то пишет?
– Пишет. Перед самым моим отъездом вот…
– А от Пашки с десятого августа ни полсловечка. – Варя встала, принялась собирать посуду. Опять качнула головой, увидев, что Лида поднимается. Мол, сама управлюсь. – Мне детей сберечь. Я обещала.
И, после паузы:
– Чего делать-то собираешься?
– К вам вот попроситься хотела, – призналась младшая. – Библиотекари-то сейчас кому нужны?
– Это да. – Варя очень осторожно, беззвучно поставила тарелку на тарелку. – Да вот тебе-то – и в санитарки?..
– Думаешь, не справлюсь?
– Справишься, чего там… – старшая вздохнула и закончила с нажимом: – Ежели чего… ну, случится чего, госпиталя в первый черед вывезут, я так рассуждаю.
Подумала.
– Лидусь, как до тетки добираться-то помнишь?
– Доберусь, – Лида кивнула.
И мысленно закончила: «Ежели чего…»
…Прощание с родными вышло долгое, суетливое и бестолковое.
Варя трижды повторяла одно и то же:
– Банка с керосином за буфетом, не перепутай, там в другой у Пашки чего-то… – и казалось, забывала собственные слова раньше, чем успевала договорить.
Еще велела картошку кушать, а дверь в погребицу получше закрывать:
– Мыши вовсе страх потеряли. – И почему-то добавила: – Как война началась, так и…
Потом вдруг решила, что Манечка в дороге непременно замерзнет, начала искать пуховый платок, разворошила и баул, и один из двух узлов.
А Манечка ни с того ни с сего расплакалась, и все ее долго утешали, и снова паковали вещи, и получалось не так ладно, как прежде.
Кое-как уложили Варя устало села – почему-то на узел, а не на табурет – и поглядела на стенные часы.
– Ежели что, мамкины ходики в сараюшке припрячь, да смотри, заверни как следует, чтоб не попортились, – сказала она и всхлипнула. – Вон, Пашкина фуфайка на вешалке, возьмешь тогда.
Лида молча кивнула. Что тут говорить? Сколько была семья, столько и эти ходики были.
– А Васька-то где? – всплеснула руками Варя.
Кинулись по комнатам, выглянули во двор, Манечка, обрадовавшись нежданной игре в прятки, побежала на улицу. Вернулась сияющая:
– Васятка к Лаврищевым пошел, я видела!
Поспешили к соседям.
Васька попытался было улизнуть, но бабка Лаврищева не дремала, образумила подзатыльником. Заодно и внуку Мишке отвесила – для острастки.
– Ну что ты бегаешь, нам давно уж пора, – взялась выговаривать сыну Варя, силясь скрыть смущение – от нее-то от самой детям разве что мокрым полотенцем доставалось, когда в кухне под руку лезли.
– Это ты бегаешь, а я не хочу, – угрюмо огрызнулся мальчишка. – Сама же мне говорила, что Орел не сдадут, а теперь чего?
Варя, краснея и оглядываясь на бабку, стала сбивчиво оправдываться: они помогут тете Дусе по хозяйству, она ведь старенькая уже, ей трудно все одной да одной, а потом вернутся, Васятка и от класса отстать не успеет. Бабка Лаврищева поддакивала и украдкой посмеивалась то ли Вариному обхождению с сопляком, то ли неумелой ее лжи.
Наконец вернулись домой за вещами, расцеловались, присели на дорожку, гуртом двинулись к калитке, и…
– Мы Лиду забыли! – отчаянно вспискнула Манечка и, чуть не сбив тетку с ног, бросилась назад.
Лида не сразу сообразила, что это не о ней – о кукле. Да и когда сообразила, от сердца не отлегло.
Смолчала. И Варя смолчала, хотя в другой раз точно не преминула бы посетовать на дурные приметы.

Uksus M
Администратор
Uksus M
Администратор
Возраст: 60
Репутация: 21412 (+21484/−72)
Лояльность: 1527 (+1527/−0)
Сообщения: 11679
Зарегистрирован: 20.11.2010
С нами: 13 лет 4 месяца
Имя: Сергей
Откуда: СПб
Отправить личное сообщение Сайт

#8 Uksus » 01.04.2015, 11:07

Цинни писал(а):По нему грохочут трамваи, как раз-таки кумачового

Без дефиса. Я в словаре смотрел.

Добавлено спустя 4 минуты 17 секунд:
Цинни писал(а):и соленые огурцы… да что огурцы! пирожки – и те на столе,

С большой.
Да, я зануда, я знаю...

popadakis M
Новичок
popadakis M
Новичок
Возраст: 46
Репутация: 902 (+925/−23)
Лояльность: 3123 (+3488/−365)
Сообщения: 398
Зарегистрирован: 31.07.2012
С нами: 11 лет 7 месяцев
Имя: Алексей
Откуда: Московская область
Отправить личное сообщение

#9 popadakis » 01.04.2015, 11:37

Цинни писал(а):как раз-таки
как раз таки
Цинни писал(а):ведро, изукрашенное с нелепой роскошью
ИМХО буковка С тут лишняя.

Uksus M
Администратор
Uksus M
Администратор
Возраст: 60
Репутация: 21412 (+21484/−72)
Лояльность: 1527 (+1527/−0)
Сообщения: 11679
Зарегистрирован: 20.11.2010
С нами: 13 лет 4 месяца
Имя: Сергей
Откуда: СПб
Отправить личное сообщение Сайт

#10 Uksus » 01.04.2015, 13:46

popadakis писал(а):ИМХО буковка С тут лишняя.

Таки нет.
Да, я зануда, я знаю...

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#11 Цинни » 02.04.2015, 15:56

* * *

Лида всегда любила тишину и удивлялась, что кто-то от нее устает. Тишина читального зала – солидная, дружественная умным мыслям. Домашняя – легкая, согревающая, как любимое одеяло. Тишина осеннего города – спокойная, уютная.
Тишина этой осени была совсем другая – сторожкая, ненадежная, оглохшая от бомбежек и одуревшая от тяжелых предчувствий. Та, что дома, – еще и заодно с утомлением… а спать не дает. Чудятся в ней Варины вздохи и горестный Манечкин возглас: «Лиду забыли!», она выталкивает, гонит прочь. Тишина госпиталя – искалеченная, подавляющая крик, намертво стянутая бинтами. Лида приспособилась передремывать между сменами в комнатенке у медсестер. Это не одобрялось, но и категорически запрещать никто не торопился.
Она не пыталась внушить себе, что в ее присутствии здесь есть какой-то особый смысл; в госпитале хватало квалифицированного медперсонала, что уж говорить о санитарках из вольнонаемных. Просто ей самой так легче было: никаких лишних мыслей, потому что тут – нельзя. Ну, то есть мысли-то – они у всех, только вот в слова редко переходят. Разве что спросит кто-нибудь из раненых: «Сестренка, в городе-то чего слышно?» – «Все по-прежнему»,– ответит Лида – и не знает, что добавить. Она и раньше не отличалась многословием; Митя, бывало, шутил: «Вот повезло мне редкостную редкость выискать – неболтливую женщину!» А нынешние городские новости – те, которые и видны, и слышны… ни к чему их пересказывать, их и так все знают. Эти новости что ни день врываются с грохотом, оседают дымящимися развалинами на Выгонной, на Медведевской, на Пушкинской, на Курских.
А другие – из числа передаваемых из уст в уста, – повторять не хочется. Даже верить в них не хочется. Сегодня Надя Минакова, бойкая чернявая медсестричка, сказала по секрету: командующий округом Тюрин со штабными еще прошлым вечером из города уехал. На восток. Может, во Мценск… а там кто его знает.
Верить не хотелось. А вот как, спрашивается, не верить, если Надькин жених – чекист?
Нет, лучше уж ограничиваться многозначительным и ничего не значащим «все по-прежнему». А там уж пусть каждый для себя решает, к добру оно или к худу.
Общительная, да и вообще словоохотливая Надька выкручивалась по-своему, частила бойко:
– Ну, то, что сестренка моя двоюродная, Танька, косу себе отчекрыжила, чтоб букли крутить, как у соседской Вальки, а у тетки Нюры одноглазый кот пропал, – оно вам без интереса, а сводку вы и так слыхали – упорные бои на всем фронте, на западном, вон, направлении нынче наши самолеты кучу немецкой техники уничтожили да роту пехоты впридачу. Лично мне такие новости – оч-чень и весьма!
Лида отчаянно ей завидовала: есть же такие люди, по которым никогда не скажешь, что они встревожены, или опечалены, или…
А сегодня приятельница и вовсе примчалась в сестринскую взбудораженная, выпалила прямо с порога:
– Девочки, после смены все со мной! – и, состроив загадочную мордашку, пропела опереточным голоском: – Банкет намечается!
Лида удивилась. Ей даже немножечко любопытно стало. Нет, она, конечно же, никуда не собиралась идти, но…
Но Надька была не из тех, от кого можно запросто отговориться. Ну и что с того, что Лида без году неделя в госпитале работает? Она ж, Надька, не отдел кадров, чтоб этим интересоваться. Устала? А кто не устает? Можно подумать, она, Надька, не устает, или, вон, Тонька... И в конце концов, тряхнув цыганскими кудрями, выдала самый главный аргумент:
– Ванька мой на полсуток домой выпросился. Ты ж понимаешь, он на казарменном, мы, считай, месяц не виделись. Скажешь, не праздник? По нашим временам вполне себе праздник! А у нас так – если праздник, то полон дом народу. Вот как свадьбу гулять будем, все услышат, от Привокзалки до Кирпичного! Теть Зина, Ванькина мать, уже, небось, пироги вовсю печет. Так что не выдумывай-ка давай.
Они были очень красивой парой, темненькая Надя и ее Ваня, похожий на царевича из сказки. Правда, Надя ворчала, что зря он к приходу гостей гражданское надел: когда он в форме, на него глядеть приятнее. А он притворно хмурился в ответ и отшучивался: «Коли так форму любишь, чего ж не стала встречаться с тем летным курсантом, у летунов-то, знамо дело, шику больше нашего».
У Вани собралась целая дюжина гостей, однако мужчина среди них оказался только один… точнее, молодой парень в «профессорских» очках. Поэтому тему для разговоров задала Надька, воспользовавшись случаем покрасоваться в ярко-голубом крепдешиновом платье:
– Ну, граждане-друзья, как вам моя обновка?
Гостьи принялись оживленно обсуждать ткани, фасоны, делиться мечтами, кто какое платье хотел бы себе сшить, когда война закончится. Лида вздохнула, улыбнулась: уж ее-то и малиновая наливка не втянет в подобный разговор! Зато пресловутая наливка развязала язык стеснительному парнишке в очках, Жоре, и вдруг выяснилось, что и ему, и Лиде давным-давно не терпелось поговорить о сонетах Шекспира.
Ей стало тепло и весело. И казалось, что все и у всех сейчас хорошо и даже замечательно и нет других тем для разговора, кроме самых приятных. Внезапно почудилось: во главе стола сидят, как на свадьбе, Варя с Пашкой. А Митя… Митя тоже здесь… во двор покурить вышел и вот-вот вернется.
Лида опомнилась. И почувствовала: все они пытаются отгородиться от того, что все равно случится. Так, как будто бы красивая одежда может уберечь человека, а беззаботная болтовня – рассеять жуткую тишину, эту вот тишину – от бомбежки до бомбежки.
А тетя Зина, беленькая старушка с удивительно звучным, молодым голосом, вдруг обронила, то ли извиняясь, то ли жалуясь:
– Так уж получается – стол у нас нынче бедноват. То ли дело до войны…
– А давайте патефон заведем? – словно не слыша ее, с преувеличенным воодушевлением воскликнула Надя. Но в голосе ее Лиде почувствовалось старческое дребезжание. И в танце она двигалась как-то неровно – то бессильно шаркала ногами, то, встряхнувшись, принималась дробно притопывать не в такт музыке. И когда мелодия споткнулась и захромала, Надя не сняла иглу – сдернула торопливо, резко – и уселась на место, кивком указав Ване, что пора наполнить рюмки.
А потом запела… нет, заговорила тихо и строго:

Дан приказ: ему – на запад,
Ей – в другую сторону...
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.

Уходили, расставались,
Покидая тихий край.
«Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай»…

Одна из девушек – Лида не успела сообразить, кто именно, – начала тихонько подпевать, но на нее шикнули.
А Надя продолжала ровным голосом:

И родная отвечала:
«Я желаю всей душой, –
Если смерти, то – мгновенной,
Если раны – небольшой»…

И Лида вдруг подумала: таким вот голосом молятся.
Провожать гостей вышла в прихожую только тетя Зина. Лида слышала, как Надя в полный голос рыдает на кухне и допытывается:
– Ну ты мне скажи, все плохо, да? Раз никто ничего толком не говорит, значит все совсем-совсем плохо!
– Не, ну какое плохо? – утешающе твердил Ваня. – Кому полагается знать – те знают, когда будет нужно – и вам скажут. А пока… ну видишь ведь, мы в городе и никуда отсюда не собираемся. Ну и о чем ты тогда плачешь, глупенькая?
Лида слышала. И не верила.

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#12 Цинни » 03.04.2015, 09:26

Глава 2

3 октября 1941 года,
район станции Оптуха

В школьные годы Ванька любил читать про войну. И не какие-то там повести-романы, где бой умещается на одной странице, зато балов всяких и барского трепа сплошняком понатыкано, а серьезные книги, с картами, со схемами, со стрелками, указывающими направление удара. И дядя Петя, материн старший брат, случалось, рассказывал про германскую. Не байки для ребятни травил, а укладывал слова неторопливо и весомо, словно дорогу мостил. И всякий раз заключал:
– Война – эт не ваши сшибки на палках, что вы, казаки-разбойники, из плетня у бабки Мани понавыдергали. Война – она навроде работы в горячем цеху. Трудно, силы отнимает, да и случиться может всякое. А геройство… Ну дык работу справил, ну, то есть приказ выполнил, – герой.
Оттого и мнилось Ваньке: на войне всегда все понятно. Есть командиры, которые точно знают, что нужно делать, есть приказ, в руках оружие, впереди враг. Думалось в детстве, казалось до вчерашнего вечера и верилось нынче ночью, когда они, семь сотен чекистов и пограничников, вместе именуемые ополчением НКВД, получили впридачу к своим винтовкам скудное количество гранат и изрядное – бутылок с зажигательной смесью и выдвинулись на полуторках в направлении Кром. Уничтожать немецкий десант так им было сказано.
Поначалу Ванька пытался вообразить, как это произойдет. На ум почему-то шли разные кадры из фильма про Чапая и больше ничего. А потом и вовсе мыслей не осталось: он задремал, сквозь сон чувствуя и тряское покачивание грузовика, и собственный озноб, не то от волнения, не то от ночного холода.
Он и опомниться не успел, как, вытолкнутый из машины бесцеремонной рукой, уже лежал в кювете, а со всех сторон и вроде бы даже с неба трещало и грохотало. И он тоже стрелял – и добро бы в белый свет, как в копеечку, а то ведь в непроглядную ночную темень, тошнотворно воняющую металлом, бензином и еще чем-то… черт знает чем!
А когда все стихло, понял: ничуть не врут люди про оглушительную тишину. И в этой тишине голоса звучали гулко, будто из бочки… а о чем говорят, не сразу разберешь. Но и так ясно: что бы это ни было, на десант оно не похоже. Убралось восвояси – это да…однако ж, надо понимать, не совсем убралось, другую дорогу искать отправилось, обходную. И что ж теперь?
Вносить ясность никто не торопился. Вовка-пограничник, который все и всегда узнавал быстрей остальных, принес весть: командир с комиссаром куда-то двинули на «эмке». Прочим, выходит, где остановился – там и стой. Впотьмах да под мелким дождиком, плащ-накидок нет, во флягах вода не сказать что в избытке, и сверху вода не сказать что в недостатке. И перелесок на обочине дороги – то еще укрытие. А чего делать, разместились кто как сумел, Вовка кусок брезента откуда-то добыл, организовал подобие палатки на четверых, даже костерок развели. Жить можно!
– Я так рассуждаю, мужики, – заговорил Вовка, озябшими, непослушными пальцами крутя «козью ножку». – Налетели мы с вами на передовой отряд гансов. Десант, спрашиваете? А чего, пехтура ихняя на танковой броне – не десант? Только вот танков тех – не меньше, чем до хренища. И кабы они нас тоже за кого-то другого не приняли, враз выписали б нам путевку на тот свет. Считайте, свезло.
– Свезло, говоришь? – хрипловато заворчал Илюха, иначе именуемый Паровозом, мрачноватый парень, недавно перепросившийся к ним из военизированной охраны железки. – Ну тогда скажи, умник, куда они двинули-то?
– А чего тут думать? – пограничник нахмурился. – Тут не то что умнику, распоследнему дураку ясно – дорога им одна, на Орел.
– Во-от! – назидательно прогудел Паровоз. – Такое вот оно, наше везение. В тыл к нам зайдут – и пишите письма.
– Не факт, – Вовка со старанием, словно занимался делом наипервейшей важности, затушил окурок о подошву, – что они сегодня нарисуются. Черт их знает, куда они по здешним кнубрям забурятся и сколько потом дорогу искать будут. А там уж их на окраине встретят…
– По кнубрям? – живо переспросил смуглый парень, прозванный Молдаванином, хотя фамилия его была Шевченко и он незадолго до войны приехал в Орел откуда-то с юга Украины.
– А чего?
– По-нашему это как, интересуюсь.
– Почем мне знать, как оно по-вашему, – пробухтел Вовка. И тут до него дошло: – У вас чего, так не говорят?
– У нас и не так говорят. А этак вот – нет.
–По кнубрям – по бездорожью то есть. Они ж в обход тракта подались, так? А кроме того рельефа местности, – пограничник радостно оскалился, – что у них на картах обозначен, есть еще сама местность, улавливаешь мысль?
– До Кривцово и Шумаково дорога нормальная, – снова встрял Илюха. – А дальше, сдается мне, они вдоль железки попрут. Подымил с полминуты и закончил: – Так что – сегодня.
«А мамка? А Надюшка?» – Ваньку снова начало знобить, и он мысленно выругал себя – разнюниться еще не хватало! И почему-то стыдно стало, что он в первый черед о своих вспомнил, когда такое творится. Хотя наверняка и Илюха, и Молдаванин в эту минуту о семьях подумали. Вовке-то проще, он одинокий.
Что ж это за война такая? Где враг – непонятно, сколько того врага – тоже, командовать никто не торо…
– Мужики, кончай перекур, выдвигаемся!
– Куда? – растерянно спросил Ванька. Почему-то у Илюхи.
– На кудыкину гору, – с неожиданной злостью осклабился Паровоз. – Домой, куда ж еще?
Грузились расторопно, но казалось – жутко медленно. Вовка последним запрыгнул в кузов и с ходу ошарашил:
– Вот тебе и по кнубрям! Знаете, где гансы? В Кнубре заночевали. А от того Кнубря до Орла километров двадцать. Вот и считай, в котором часу они по утреннему холодку в гости прикатят.
– Почем знаешь? – вскинулся Ванька.
– Ну так командир с комиссаром только что оттуда. Насилу вырвались.
– Тебе что, докладывают?
– Зачем? Я ж разведчик.
«Трепло ты, а не разведчик!» – чуть было не высказался в сердцах Ванька. Хорошо, вовремя язык прикусил. В чем Вовка-то виноват? Да и командир с комиссаром, если подумать, не дуриком в ночь помчали. Командир-то у них не абы кто – майор погранвойск НКВД, кадровый…
– Вовка у нас все знает, – протянул Паровоз, – да мало понимает. После таких гостей не соберешь костей.
– А ты панику не поднимай! – набычился пограничник.
– Да какая паника? – Илюха вздохнул так, как если бы его заставляли объяснять то, что и дураку понятно. – На тебя железная дурища попрет, в которой хорошо так за тысячу пудов, а чего у тебя против нее, ты не хуже меня знаешь. И стоять тебе против нее. И стоять, и стоять. Потому как иной судьбы, чую, у нас не будет.

* * *

3 октября 1941 года,
юго-западная окраина Орла

Раньше Ваньке представлялось, что судьба – обычная выдумка, которой в старое время бесстыжие гадалки дурили темный суеверный люд. Да и вообще, не брал он этого в голову. То ли дело – Родина. Вот о ней и думал, и читал, и в школьном сочинении писал. Родина – это огромная страна от края и до края, Москва с Красной площадью, Ленинград со Смольным и «Авророй»… А Надюшка, тогда еще не невеста, просто одноклассница, написала совсем иначе. У нее выходило, что домик в Пятницкой слободе, мама с отцом, и двоюродная сестра Танька, и школа, и подружки, и бабушкина деревня, и тамошние ребята – Родина. Ванька удивлялся: чудные они все-таки люди, девчонки! И мечты у них непонятные. Ну что это за мечта – стану, дескать, медсестрой, буду людям помогать? Как будто бы врач людям не помогает! Чего прям сразу – медсестрой? Нет, мечтать – так мечтать! Можно даже и о подвиге. Таком, о каких в газетах пишут. Ванька мечтал. Молчком – эта вредина засмеет ведь. Она уже тогда за словом в карман не лезла, Надюшка…
А Родина, оказывается, – это земля.
И думается сейчас не о той, которая от края и до края, а об этой рыжевато-серой, вязкой, что липнет на лопату, забивается в рот, в уши, комками сыплется за шиворот. Лопата неподъемная. А земля мягкая. Лечь бы, полежать. Холодная. Это хорошо, что холодная. Остудит, бодрости прибавит. Да только земля эта – рубеж. Через какой-нибудь час ей защищать тех, кто будет защищать ее.
Вода во фляге пахнет землей. И Ванька пропах землей. И у дымка махорки запах, какой обычно идет от прогретой солнцем земли.
Серый рассвет пластается по земле. И небо тоже землистое; Ваньке в какой-то миг начинает казаться, что он муравей, строящий себе жилище в огромном надежном блиндаже.
А значит, ничего плохого не случится. Ни с кем из них. Ничего плохого…
И даже тогда, когда земля взметнулась в небо, а небо начало осыпаться на землю, страшно не было. Было что-то другое, непонятное, чему и названия-то, наверно, нет, но не страх. Земля-то – она прикрывает.
– Пока Цон не перейдут, будем жить! – срывающимся, веселым голосом проорал Ваньке в ухо Вовка-пограничник. – А вот хрен они найдут, где перейти!
Оно и понятно. Цон – река невеликая, Ванька, помнится, десятилетним пацаном переплывал. Туда-обратно. По три раза, прежде чем завалиться на бережку, подставляя пузо солнцу. В глубину тут взрослому в иных местах по макушку, а в иных – и вовсе по колено. Однако ж какая-никакая, а водная преграда. За которой – семь сотен злых, не выспавшихся русских. Три легких танка и горстка пехоты на рожон вряд ли попрут, огрызнутся да уйдут восвояси ни с чем. Но кто сказал, что гансюки выслали единственную разведгруппу?
Во, опять зашевелились! Один из трех медленно, словно ощупью, двинулся вдоль бережка, приминая жидкий кустарник. Другой сунулся было к воде, нарвался на увесистую плюху из полусотни ружейных стволов, попятился.
И снова стало тихо. И неспокойно.
– Обойдут, – будто подслушав Ванькины мысли, негромко, но почему-то очень отчетливо сказал Илюха. И дернул головой влево. – Для любителей названий всяких интересных… слышь, Молдаванин, для тебя – в той стороне деревня, Гать называется. Не перейдут речку вброд, двинут через Гать, угу.
И тут Ваньку пробрало. Не до дрожи – до оцепенения. Такое было как-то в детстве, когда он на спор заночевал один в выселенном доме. Всякое могло приключиться, начиная с того, что проморгавший его сторож вдруг решит проявить бдительность, и заканчивая тем, что обрушатся ветхие перекрытия между этажами. Но куда страшней было думать: справа и слева – пустые темные комнаты. А он – один…
Что же получается, они и есть – оборона? Одни они – и все?!
Возле Гати никого, это точно. А позади, в загодя отрытых окопах на окраине? Что, там тоже пусто?
Выходит, подарили немцу город?..
В следующий миг думать стало некогда…

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#13 Цинни » 14.04.2015, 17:23

3 октября 1941 года,
Старо-Киевский большак

Они не были единственными, кто держал в то утро оборону – безнадежную, но держал. Справлял работу, как давным-давно говорил Ваньке дядя Петр. Свою или чужую – тут уж разбирать не приходилось.
Человек двужильный, а у техники ресурс есть. И хуже всего, когда вспоминаешь об этом вот так: твои товарищи уходят дальше, а ты остаешься на обочине дороги. И вся надежда – на коротышку в замызганной гимнастерке… да какая надежда! Вон он, возьми его за рупь двадцать! – влез на выклянченный у парней снарядный ящик, открыл капот своей трехтонки и смотрит внутрь жалостно, разве что слезу не пускает. Поглядишь на такого – и волей-неволей подумаешь: остался бы водила постарше, тот же Григорич, – наверняка бы управился, а этот… тьфу!
Сержант отмахивается от докучливой мыслишки и принимается за дело: хочешь не хочешь, а орудие надо ближе к лесу… В одном повезло: до леса десятка три шагов, не больше. Это, конечно, потрудней, чем летним вечером в горсаду лимонад пить, но их пять здоровенных лбов, и в каждом он уверен не меньше, чем в себе, а уж в себе-то – жаловаться грех. Пацан не в счет, пусть возится со своей колымагой…
Сержанту пошел двадцать второй год, водитель на пару лет моложе и кажется страшому совсем сопляком. Толку с мальчишки мало, ну да какой с него спрос?
Если кому и предъявлять претензии, так это немчуре. Подкрепляя восьмидесятипятимиллиметровыми доводами, коих не много, но и не мало – ровно дюжина. Их серовато-бурые бока внушительно вздымаются над жесткой щеткой скошенной под осень травы. Они ждут. И люди ждут. Трудятся – и ждут. Ясно, чего.
– Ну? – сержант, потирая вспотевшую шею, подходит к водителю.
Здесь тоже все понятно, но не спросить он не может.
Пацан качает головой и виновато шмыгает носом.
– Ты вот что, – сержант добавляет в голос командирских ноток, – подготовь машину к уничтожению. Мало ли что, вдруг эти… управятся. – И косится в сторону леса: только бы зениточка, красавица, не зачудила, а уж там… Что «там», думать смысла нет, а загадывать и вовсе последнее дело. – Как сделаешь, топай к нам. Завтракать будем.
…Час спустя в Малой Фоминке, что в стороне от большака, который тут из поколения в поколение уважительно величали Старо-Киевским, услыхали раскатистое «тудух! тудух!» – словно из земли, как из половика, пыль выколачивают.
– С Драгунского бахають, – хмуро переглянулись два не старых еще деда, повидавшие на своем веку не одну войну.
– Васька! Санька! Федька! – заметались, заголосили бабы. И – настежь двери погребиц, тут уж не о том печаль, что мыши понабегут: детей ховать надо! Малые – вот они, за подолы материнские цепляются, а кто постарше – те к Драгунскому лесу бежать наладились. Одного за ухо, другому подзатыльник… Бабы не скупятся: лишь бы головы дурные были целы.
Федька, тетки Любы сын, сорванец и коновод, порскнул огородами, как на реку бегал, когда мать не пускала, – да и был таков.
Он-то и принес в деревню весть:
– Наши с пушки два не то три немецких танка спалили, а потом их… – и разревелся. Спохватился, прикусил губу, зыркнул на перепуганных сестренок и сказал устало и зло: – А танки у этих серые, как крысы!
Серые танки шли по большаку на Орел.
А там, на окраине, в отрытых еще в августе окопах занимали позиции бойцы конвойного батальона НКВД.

* * *

3 октября 1941 года,
юго-западная окраина Орла


…Сквозь никак не отступающую глухоту пробился тихий, срывающийся Надюшкин голос:

…Если смерти, то – мгновенной,
Если раны – небольшой…

Значит, все-таки есть она, судьба, если ее издали почуять можно?
А вот боя не слышно. Неужто – все?
Силясь приоткрыть глаза, Ванька позвал:
– Вовка! Вов, как там?
Отозвался почему-то Молдаванин, едва слышно:
– Отходить будем. Илюха говорит, знает, где подводой разжиться. А коль говорит… Скоро уже, Вань.
Ванька ждал. Ему-то что? Это им сейчас трудно – Молдаванину вот, Илюхе, Вовке… где Вовка? Надо позвать, спросить. Потом. Сейчас пусть свое дело делают. А ему остается лежать да ждать, выталкивая с каждым выдохом боль, чтобы снова не накрыла, когда…
Земля теплая и пахнет хлебом. И дымком – как от костра. Тихая…
Не успел подумать, как снова ударило, и земля отозвалась дрожью. Земля тоже дышит, выталкивает боль. Живая…
…Секундой позже она вспыхнула под ногами Ганса, или Курта, или Фридриха – и одуряюще запахла гарью и тленом.
Ваньку вернул в сознание низкий гул, слышный даже сквозь грохот и треск.
Небо, белое-пребелое (когда ж день-то успел настать?) ослепило, и тотчас же закрылось чем-то темным, большим.
На город шли самолеты.

* * *

Восемь двухмоторных ПС-84, порождение американского технического гения и русского рабочего мастерства, один за другим спешно заходили на посадку. Чуть в стороне и выше, почти цепляя хвостовым оперением тучи, кувыркались, переполыхиваясь злыми огоньками пушек и пулеметов, две тройки «ястребков» против дюжины «мессов». Впрочем, нет, не дюжины – десятка: один Me-109, волоча за собою дымный шлейф, торопливо ковылял на юго-запад, в сторону Кром, пилота второго порывистым ветром тянуло вместе с парашютом к реденькой рощице.
Вот колеса первого самолета синхронно стукнулись о покрытие взлетно-посадочной полосы, и он шустро для своих габаритов покатил вперед, торопясь освободить дорожку для летящего в кильватере дюралевого сотоварища. Крылатая машина не успела еще окончательно остановиться, как в ее борту рывком распахнулась сводчатая дверца и на землю принялись выскакивать бойцы. Подчиняясь отрывистым командам, они, едва успев размять занемевшие от многочасового сидения ноги, группировались по отделениям, взводам и торопливым шагом выдвигались в сторону железнодорожной насыпи. Четыре стальных «оглобли» ПТР-39 тащили на плечах попарно, выжидательно оглядываясь назад: следом за «русскими дугласами» шли десятки краснозвездных ТБ-3, которые несли в себе не только бойцов, но и намертво принайтованные тросами сорокапятимиллиметровые орудия противотанковой батареи 201-й воздушно-десантной бригады.
Бригаду подняли по тревоге глубокой ночью. А в девять часов утра она в полном составе уже была на аэродроме. Как в песне поется: «Были сборы недолги».
Все напутственные речи уложились в одну фразу:
– Товарищи, помните: на этом рубеже вы защищаете Москву…
...Передовой отряд десантников критически оглядывал подготовленные местными окопы по обе стороны шоссе, а командир деловито представлялся хозяевам-чекистам, когда раздались приглушенные расстоянием хлопки орудийных выстрелов.
Танки гитлеровской кампфгруппы открыли огонь по летному полю…

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#14 Цинни » 21.05.2015, 20:47

* * *

Когда ты впервые в жизни понимаешь, что цвиркающие звуки рядом с тобой издают не безобидные щеглы-воробушки, а вполне реальные пули и осколки снарядов, от неожиданности поневоле пригнешься, втягивая голову и завидуя черепахе с ее панцирем, а то и бросишься с размаху на землю: она, кормилица и заступница, укроет от вражьего летящего железа. Десантники принялись рассредоточиваться по полю. Опустевшие самолеты друг за другом поднимались в воздух. Вроде бы все без суеты, но у кого в то мгновение сердце не зашлось: опоздали!
Веселый золоточубый политрук, форсящий среди прыжковых комбинезонов и полевого обмундирования диагоналевыми темно-синими галифе «шириною с Черное море» и авиационным околышем фуражки, кинулся к ирригационной канавке неподалеку от дороги, увлекая за собой ближайший взвод. Натренированные километражом довоенных еще марш-бросков, парашютисты мчались за ним, с разбегу сигали в заросший поблекшей осенней травой водогон и сразу же принимались обустраивать свой временный боевой рубеж. Выкладывали из вещмешков гранаты, тут же деловито снаряжали их карандашиками детонаторов. Выравнивая дыхание, брали на мушки токаревских полуавтоматов мелькающие вдали непривычные силуэты в немецких касках. И – ждали, напряженно ждали приближения серо-сизых стальных ящиков на гусеницах…
Ведомый самым бесшабашным, а может быть, самым неопытным командиром Pz.Kpfw II сунулся справа, одновременно разворачивая башню, чтобы прочесать фланговым огнем канаву. Чересчур приблизился, чересчур. Над землей молниеносно взметнулась чья-то рука, и, кувыркаясь в воздухе, полетела в танк килограммовая тушка гранаты. Взрыв на лобовом листе оглушил водителя, заставив выпустить рычаги управления, подобно тому, как терял поводья боевого коня тевтон, получивший удар булавой по ведерному шлему. Вторая граната, не долетев, взметнула землю в метре от борта, зато третья «РПГ-40» легла точно, разорвав стальную гусеницу и повредив опорный каток. Высунувшийся вскоре панцерманн поймал сразу несколько пуль и осел внутрь стального гроба. Сотоварищи подбитого танка не стали искушать судьбу и, остановившись в почтительном отдалении, принялись за методичный обстрел. Так воюет умный германский солдат!
Да вот снаряды делят мир не на дураков и умных, а на живых и мертвых. Слаженно рявкнули три сорокапятки – и попятились, и задымили сразу два панцера. Больше кандидатов в мертвые герои нации не нашлось: благоразумный командир отдал приказ на отход.
Тем временем тяжелые бомбардировщики все спускались и спускались с серого неба на серый бетон, солидно и в то же время проворно скользили по нему и, выплюнув из своих дюралевых утроб людей, ящики и орудия, вновь грузно выруливали на взлет. Удивительно: ни один из этих воздушных гигантов не горел, не лежал в конце ВПП грудой покореженного металла… Видно, не признанный Советской властью Илья-пророк все-таки решил прикрыть авиаторов и десантников своим плащом от летящих снарядов и избавил от прямого попадания. Что же до дырок в плоскостях и фюзеляжах… ну так дополнительное освещение еще никому не вредило…

* * *

…Не горюйте, не печальтесь – все поправится,
Прокатите побыстрее – все забудется!
Разлюбила – ну так что ж,
Стал ей видно не хорош.
Буду вас любить, касатики мои!

Капитан Денис Французов не без удобства устроился на старой березе, упершись ногами в толстую ветку, а лопатками – в ствол, и то окидывал внимательным взглядом лежащую перед ним местность, то сверялся с логарифмической линейкой. Составлял огневую карточку. Перед ним – небольшая речушка с поросшими ракитником обрывистыми берегами. За нею, водной, то бишь, преградой, – обширное пустое пастбище. Дальше – разномастные крыши домиков. Поселок носит знакомое имя – Знаменка. Только его, Дениса, Знаменка, – по другую сторону Урала, в Славгородском районе Алтайского края. Там дед, и тетки, и Маруська… хочется думать, что невеста.
Они даже чем-то похожи, Знаменки. Наверное, тем, что просторные обе. Здешняя разбросана по обе стороны шоссе. По нему, скорее всего, и попрут снова. Немец – он удобство любит… хоть и пуганый уже.
За спиной Дениса, в полукилометре от его НП, десантники обживают окопы, противотанкисты спешно дооборудуют укрытия и готовят снарядные ровики. Левый фланг прикрывают местные – ополченцы и парни с краповыми петлицами войск НКВД – конвойный батальон, до немецкого прорыва фронта охранявший (Денис не удержался, полюбопытствовал) знаменитый Орловский централ, где до революции, говорят, самого товарища Дзержинского держали. Надежный народ, уже три атаки отбили. Ну, теперь-то им повеселей будет. Внизу, под деревом, торопливо роют окопчик двое телефонистов: фигура третьего, загруженного катушками провода, мелькает вдалеке между кустами: минут через пять-восемь линия связи ко второму огневому взводу будет протянута. Из расположения первого взвода и с пункта боепитания уже отзвонились об исполнении. Что не может не радовать.

Ну, быстрей летите, кони, отгоните прочь тоску!
Мы найдем себе другую – раскрасавицу-жену!
Как бывало к ней приедешь, к моей миленькой —
Приголубишь, поцелуешь, приласкаешься.
Как бывало с нею на сердце спокойненько —
Коротали вечера мы с ней, соколики!
А теперь лечу я с вами – эх, орелики! —
Коротаю с вами время, горемычные.
Видно мне так суждено…

Перед глазами, примерно там, где минуту назад мелькал комбинезон связиста, полыхнул бело-оранжево-черный цветок снарядного разрыва, а спустя секунду воздушная волна с привычным грохотом прошлась по всему телу, будто боксерскими «лапами» ударив по ушам. Следом за первым рванул второй снаряд, третий…
– Бат-тарея! К бою!

* * *

Тяжко это – сидеть под огнем, даже если понятно, что враг лупит по площадям, в белый свет, как в копеечку… А ответить никак нельзя: винтовка против артиллерии не играет, да и свои-то пушечки… противотанковые они, пригодные для боя на прямой наводке, а вот артиллерийская дуэль не для них.
Так что сиди. Сиди и жди. Жди, когда снова пойдет…
Они пошли, серые коробочки на блестящих лентах гусениц. Да не прошли – их встретили.
Они ломили, развернувшись в боевой порядок. В промежутках между ними сизыми бегунками мишеней сутулились цепи пехотинцев. Лиц на таком расстоянии не было видно… Да и ни к чему рассматривать. Солдатское дело – толково эдакого бегунка посадить на пенек мушки да плавно выбрать спуск. «Не ходи на Русь. Там живет твоя смерть!» Уж сколько раз вбивали эту истину в головы иноземных захватчиков и мечом, и штыком, и пулей… А все им неймется… Что у них, кладбищ своих мало? Так мы не жадные. Метра по два выделим…
Сколько было атак и контратак? Никто не считал. А если кто и считал, тот вряд ли вспомнит… Германцам так и не удалось пройти по шоссе там, где стояли красные десантники и чекисты. В город немецкие солдаты вошли с юго-востока. С той стороны, где не было ни укреплений, ни бойцов…
Реальность первых дней октября одна тысяча девятьсот сорок первого года…
Но в этом нет вины ни капитана Французова, ни русоволосого политрука, удивленными голубыми очами всматривающегося в обгорелые травинки перед лицом, сжавши мертвыми пальцами черенок пехотной лопатки, ни тех, кто, выполнив положенное, отступал в сторону Мценска, чтобы там снова принять бой.
Так начиналась Битва за Москву.

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#15 Цинни » 07.06.2015, 21:30

Глава 3

3 октября 1941 года,
Орел

Город слышал: идет бой. Город не мог не слышать.
Город надеялся на чудо так отчаянно, напряженно и деятельно… как умеют только дети и старики.
В избенке на Широко-Кузнечной, близ кирпичного завода, дед Коля, упрямый старый мастер, еще в начале августа крепким словом, пинками и клюкой втолковывавший меньшому сыну, с чего это вдруг он, Николай Егорыч Баринов, не поедет в эвакуацию, а к исходу сентября почти обезножевший, доковылял до красного угла и стал глаза в глаза с темноликим умиротворенным старцем.
– О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче, и везде в скорбех скорый помощниче! Помози ми, грешному и унылому, в настоящем сем житии…
А потом не спеша оборотился к противоположной стене.
– Видишь, Татьяна, не забыл я еще, как молиться. Тещу-то я, извиняй, не сильно жаловал, оно для тебя не секрет. Однако ж грех соврать, мудрая она была бабка. И, помнится, завсегда твердила: по молитвам к Господу Николая Чудотворца воистину совершается невозможное.
Жена на фотографической карточке так строго сжимала губы, что от уголков рта разбегались задорные морщинки.

* * *

По Комсомольской чуть ли не вприпрыжку спешила-торопилась шестилетняя Марочка… точнее, Марксина. А что, разве она маленькая, если уже хозяйство вести помогает? Правда, бабушка, когда зачем-то собралась к тете Тоне, строго-настрого запретила высовывать нос из дому. Ага, а Гале велела глаз с сестры не спускать. А Галя взяла и по-своему сделала. Как зашли ее пионеры, да позвали куда-то… Марочка, конечно, подслушивала – ну, то есть не подслушивала, подслушивать совсем нехорошо… просто с дверью рядом стояла, притихнув, как мышка – да так ничего не услышала, кроме «шу-шу-шу». Галя тоже повторила: сиди дома. И дверь на ключ заперла, вот!
Марочке скоро стало скучно. И немножко страшно: где-то рядом бухает, будто гром гремит или война идет… как в кино про революционных героев. А война – она далеко, за Брянском, так, кажется, бабушка говорила. Марочка еще маленькая, не ходит в школу и не знает, где он, Брянск, но точно неблизко.
Но уже не очень маленькая, знает, где папин ключ лежит. Когда папа на фронт уходил, он ключ дома оставил, а бабушка спрятала в жестяную коробку, а коробку – на шкап, подальше-подальше… надо стул подставить, а на него – табуреточку маленькую…
А в коробке нашлись еще свернутые трубочкой денежки и мамина брошка красная.
И Марочка подумала: надо сбегать в булочную. Бабушка еще когда-а-а придет! И устанет, наверно. А хлебушек – тут как тут. Может быть, даже белый, если подвезли. Бабушка похвалит Марочку. Нет, сначала чуточку поругает, а потом похвалит, она не умеет долго сердиться. А вот Галке точно достанется – обещала присматривать, а сама гулять убежала… пионерка, называется!
Марочка не помнила, сколько денежек нужно на хлеб, взяла с запасом. А куда положить? Не в авоську же? Из авоськи вывалятся. А у синего платьишка нет кармашка. Зато у белого с большими красными цветами – целых два. Правда, белое – новенькое, праздничное и вообще – как у большой.
Ну и хорошо, пусть все видят, что Марочка уже большая. А вот сюда, на этот вот цветочек, можно мамину брошку пристегнуть. Цветочек красненький и мамина брошка красненькая. Жалко, сверху пальтишко надевать придется… но можно ведь и не застегивать!
На улице Марочка сразу заспешила-заторопилась, подражая взрослым прохожим и чуточку важничая.
А потом вдруг забыла, что надо торопиться. Лошадок увидала. Сперва беленькую, красивую, как в книжке со сказками. Ну, или как у дяди Гриши в деревне, он на такой их с Галей катал. А следом – рыжую, некрасивую. Правда, когда заметила, что рыжая хроменькая, подумала: она красивей белой… хоть и идет еле-еле, но телегу тянет, умница.
На телегах – красноармейцы. Не такие, каких Марочка видела у военкомата, когда папу провожали. У этих лица грязные, одежда тоже перепачкана, из-под одежды что-то белеет и краснеет… пятнами. А у того вон молодого дяденьки на голове повязка, и тоже красным будто обрызгана…
Марочка еще толком ничего не поняла, а ноги сами собой уже мчали ее к дому. Ну пусть случится так, что бабушка уже вернулась… и Галя… С ними не страшно. Дома не страшно. Марочка знает – дома с ней ничего плохого не случится.
А дома Марочка до смерти перепугала и без того напуганную бабушку: глянула на свое нарядное платьишко, белое с красным, – и принялась срывать, и закричала.

* * *

С самого утра по городу без устали сновали взбудораженные мальчиши-кибальчиши, удирали с уроков, обманывали бдительность бабушек и старших сестер, оставляли без присмотра малых, задабривая совесть тем, что не на вечерний же сеанс в кино прорываются. То, что происходило сейчас, было как в фильме, но куда интереснее. И уж тем более – увлекательнее любой игры. Ребята понимали: надвигается грозное, неведомое. Но издалека взрывы казались хлопками, как если бы кто-то рядом по земле ладонью с размаху шлепал. И было почти не страшно… но жуть как любопытно.
Кибальчиши собирались в отряды, шныряли тут и там, оказывались в самых неподходящих местах, и некому было призвать их к порядку: бойцы истребительных батальонов, такие же пацаны и девчонки, только малость постарше, двумя днями раньше получили приказ разбиться на группы и уходить в Елец, а немногочисленные милицейские патрули нынче еще затемно отправились охранять вокзал.
Ничего этого ребята знать, конечно же, не могли. Но, чуя свободу, не слишком прятались и таились. Главное – никому из своих на глаза не попасться. А чужие взрослые... им-то какое дело, куда навострилась детвора?
Вот и Галя, опасаясь на Комсомольской столкнуться нос к носу с возвращающейся бабушкой, утащила друзей на Широко-Кузнечную. Оказалось, зря.
– Девочка, ты, случаем, не Марь Трофимовны внучка?
Сердитый худой старик одной рукой опирался на клюку, а другой держался за калитку – то ли решал, идти на улицу или нет, то ли упасть боялся.
– Да, – растерянно призналась Галя.
– А бабка-то, небось, знать не знает, где тебя нелегкая носит, – так вот просто сказал, даже не прикрикнул – а как подзатыльника дал. – Ну-ка дуй домой. Да бабке сказать не забудь, Николай Егорыч, дескать, кланяться велел.
Обвел взглядом мальчишек.
– А вы, архаровцы, чего стоите, рты разинув? Родителей осиротить задумали? Брысь по домам. И чтоб больше не смели на улицу без спросу соваться. Кончились ваши казаки-разбойники, привольное житье.
Гале подумалось: старик похож на злого волшебника из сказки. И она строго-престрого выругала себя: когда тебе почти двенадцать и ты уже два года как пионерка, стыдно думать о такой ерунде. А перед бабушкой и Марочкой тем более стыдно.
Генке показалось, что у деда клюка только для притворства; вот сейчас возьмет да и припустит за ними, да еще палкой своей, палкой... И мамке нажалуется, и она тогда точно голубей продаст.
Степка сказал себе: умный старикан, бывалый, наверняка больше ихнего понимает… и почти не злой, прикидывается.
А Гришка про деда не думал, ему досадно было. Друзья, называется! Наплевали на дело… а ведь час назад честное пионерское давали, что не отступятся!
– Никому вы там не поможете, – словно угадав Гришкины мысли, твердо сказал дед. – Чуете, стихло?
И, помолчав, растолковал:
– Наши отходить будут.
«Наши – отходить? Как же так?» – эта мысль была одна на четверых.
Но ни один не решился переспросить или заспорить. И так же, не сговариваясь, побежали домой дворами, по бездорожью.
Гришка жил дальше всех, на Семинарке, это аж полтора часа быстрым шагом. И всю дорогу мальчишка сомневался: может, повернуть назад, поглядеть? А вдруг дед все-таки ошибся?
Он не дошел до дома с десяток шагов, когда на перекресток выехал танк. Не похожий на те, которые показывали в «Если завтра война». Вражеский.

* * *

К полудню по госпиталю пополз слушок, что из центрального буквально только что вывезли тяжелораненых. И слух этот походил на правду больше всех прежних. Наверное, потому, что случилось именно так, как должно было случиться.
Нет, как раз-таки не должно, ни в коем случае! Но Лида знала: все будет именно так, теперь-то настала пора себе признаться, куда уж дальше тянуть?
Слухи, а, скорее всего, что-то более весомое, побудили главврача и комиссара госпиталя собрать персонал на летучку и в кратких словах приказать: распространения панических настроений не допускать, внушая раненым: раз эвакуация началась, то в скором времени и до них дойдет очередь. Ну и, конечно, пребывать в повышенной готовности, ни на минуту никуда не отлучаясь.
Все правильно. Так и нужно делать. А уж верить или не верить…
Лида вернулась в палату, к оставленным ведру и швабре, и принялась с преувеличенной бодростью надраивать пол.
Надя, с застывшим, посеревшим лицом, двигалась от койки к койке, аккуратно поправляла одеяла, подавала воду даже тем, кто не просил, пока один из раненых не дернул ее за рукав:
– Устала, сестричка? Поди посиди.
И она послушно села на стул в углу. И долго сидела, почти не шевелясь. Лида трижды выходила и возвращалась, а Надя все сидела. Вернулась в четвертый – Нади нет.
«Убежала куда-то», – сказали Лиде. И она бросилась искать. Надо держаться вместе, сейчас обязательно надо держаться…
И столкнулась с Надей на пороге.
– Немцы, – почти беззвучно сказала Надя.
Она первой из госпитальных увидела немцев. Выскочила, будто бы что-то сдернуло ее с места, на улицу – и увидела.
Танки входили на Красный мост.
Высунувшись по пояс из люка, молодой танкист глядел в бинокль. Вперед, только вперед, ни на что не отвлекаясь. Словно нарочно позировал для толстого фотографа, стоящего у перил и довольно щурящегося в видоискатель.
«Они что, вообще ничего не боятся?» – подумала Надя. Не с ненавистью – с удивлением.
Танкист был светловолосый, статный и держал спину очень прямо.
«Как Ваня…»
Сначала Надя почувствовала злость на себя и уже потом – ненависть к этому белобрысому.
Вот было бы из чего выстрелить в эту прямую спину… Чтоб не зарывались, чтоб боялись!
Немецкие танки шли по улице Сталина, вдоль трамвайных путей, на которых замер красный трамвайчик. Пассажиры напряженно прильнули к окнам, готовые в любое мгновение отпрянуть. Вагоновожатая, едва завидев танки, закрыла двери, но никто не потребовал открыть, не попытался бежать.
«Наверное, каждому из нас в эти минуты трамвай казался хрупче детской игрушки и надежнее ледокола», – запишет по возвращении в своем дневнике учитель литературы Трофимов, черпая в привычном действии уверенность. Он будет вести дневник еще сто двадцать четыре дня. А на сто двадцать пятый не вернется домой. И квартирная хозяйка сожжет все его тетрадки – «от греха подальше».
А Ваня умрет ночью. В единственном эшелоне, успевшем уйти из Орла в этот день.
Надя и Лида будут работать в госпитале – по-прежнему, да не как прежде. Потому что госпиталь станет подпольным. И все, начиная с пузырька йода и куска марли, придется добывать с риском для жизни. Как в бою. О них так и станут говорить – «незримый фронт».
Они выживут.
Осенью сорок второго соседка, вдоволь побродившая по окрестным деревням, да так и не выменявшая почти ничего из вещей на еду для своих совсем оголодавших детишек, расскажет Лиде: в Каменке за связь с партизанами повесили какую-то Варю-беженку.
Лишь летом сорок третьего Лида узнает – это была другая Варя. Ее Варя вернется, постаревшая, усталая – и тотчас же примется за работу. Смена в госпитале, а потом – на разбор завалов.
У Васятки появится шрам над бровью: в тот день, когда немцы сгонят ребятню учиться в «русскую школу», он из рогатки разобьет стекло на портрете Гитлера, и учитель, спасая то ли себя, то ли мальчишку от гнева старосты, ударит провинившегося головой об угол стола.
Манечка еще долго будет молча играть за печкой и бояться выходить во двор. До самого конца войны.
А девятого мая соберутся три вдовы – Варя, Лида и Надя. И тоже будут молчать.
На стелах не принято изображать вдов. И на заводе «Дормаш», построенном на месте боя чекистов и десантников, установят стелу с тремя материнскими ликами.
После войны.

Цинни F
Автор темы, Новичок
Аватара
Цинни F
Автор темы, Новичок
Возраст: 44
Репутация: 229 (+229/−0)
Лояльность: 43 (+43/−0)
Сообщения: 146
Зарегистрирован: 13.03.2015
С нами: 9 лет
Имя: Леся
Откуда: Орёл
Отправить личное сообщение Skype

#16 Цинни » 10.06.2015, 14:03

Глава 4

Лето 2009 года,
Орел

Я вернулся домой.
Простенькая фраза вроде тех, что бывают в букварях.
А если на вкус распробовать: точь-в-точь мамины пирожки с вишнями, испеченные по бабушкиному рецепту, вишни – и те из бабушкиного сада в Фоминке…
А если вслушаться: птицы утро встречают, и Мишка орет под окном то ли ломающимся, то ли до срока прокуренным, то ли сорванным раз и навсегда голосом: «Санька, айда в футбол!»…
А если вглядеться: вот он, мой дом – моя крепость. Он и вправду похож на крепость, пятиэтажный дом-«сталинка», почти на этаж возвышающийся над серенькими типовыми хрущевками, а уж если взобраться на башенку со шпилем, то, говорят, весь город виден. Может, так оно и есть, да только никто из пацанов там не был, даже если заливает, что был. В башенке – какие-то подсобки, да еще, говорят, что-то связанное с гражданской обороной: во время учений оттуда сирена воет. Оно не страшно, может, чуть-чуть тревожно – и все. Ты – дома. Дом – крепость.
А если вчувствоваться… Вот тогда-то и возникает совсем не детское слово – «навсегда». Как там в песне пелось: «Родительский дом – надежный причал»? Надежный. Безнадежный. Последний потому как. Не крайний, а именно…
Кладбищенским сквознячком потянуло… или все дело в том, что «осторожно, двери открываются!» Ш-шух! – разъехались, впуская ветерок, условно свежий, и пассажиров, безусловно озадаченных житейскими проблемами. И никакой тебе атаки зомби на мирный городской трамвайчик предпенсионного возраста, влекущий к месту вечной стоянки пенсионера Годунова А.В.
Александр Васильевич усмехнулся. Ну-у, нагнал жути – впору заворачиваться в простыню и потихонечку, чтобы сил наверняка хватило, ползти в сторону кладбища. В сорок-то четыре года! Медикус, поставивший жирный красный крест на дальнейшей службе капитана третьего ранга Годунова, подсластил пилюлю: это в подплаве с таким сердцем никак, а на суше… Короче говоря, скакать ему по этой жизни раненым зайцем еще примерно полстолько… «Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела», – вспомнилась любимая бабкина присказка, тоже песенная… А полстолько, получается, – аккурат до шестидесяти шести годов. Шестерка – личный код неудачи. М-да.
Сквознячок пахнет прокаленной солнцем пылью, выхлопами бензина... и праздником. Не какими-то там ароматами духов, способными забить выхлопные газы (наши женщины, чай, не француженки, у наших труд если не праздник, то подвиг … ну, там, коня на скаку остановить, избу построить, из мужика человека сделать… чур меня!), – нет, именно торжеством. Настоящим. Толково объяснить Годунов не смог бы. Он давно знал за собой привычку находить, не выискивая, образы буквально под ногами. Не стал бы неплохим офицером-подводником – наверняка докатился бы до жизни весьма посредственного мечтателя-поэта. Писал бы о синих морях и дальних странах, коих отродясь не видывал, да подпаивал музу горькой. Почему-то все знакомые поэты (общим числом три, если считать и того чудика, который гордо именовал себя бардом и лабал под Высоцкого) употребляли для вдохновения. Он же, Годунов, – исключительно по праздникам. Причем не общепризнанным, а лично принятым.
Сегодня именно такой день. Пятое августа. День освобождения Орла от немецко-фашистских захватчиков.
И сегодня будет не коньяк. Сегодня – «беленькая». Потому что оба деда-фронтовика и отец-фронтовик признавали только «беленькую», да еще спирт.
Хороший, очень хороший день для возвращения домой.
Правда, нет уже ни дедов, ни бабушек, ни мамы с отцом. Никого нет. И Мишки нет – помер без малого десять лет тому назад в собственном гараже. Дом-крепость есть, до него всего-то две трамвайных остановки. Но квартира давно принадлежит другим людям, которых он, Санька Годунов, знать не знает. Когда понадобились деньги матери на лечение, отец, упертый, как вся их порода, ничего не сообщая сыну, поменял двушку в центре на однокомнатную хрущобу на окраине, в девятьсот девятом… Вот ведь интересно получается: старые окраины города имеют неофициальные, но знакомые всем коренным (а Годунов был из коренных) названия – Выгонка, Лужки, Семинарка, Наугорка, а новые народ именует Микрорайоном (угу, вот так, с неоправданно большой буквы), девятьсот девятым кварталом и тэ пэ, как будто бы не было там прежде ни лугов, ни выгонов, ни деревень, ни каких бы то ни было других значимых объектов.
Окна новой квартиры Годуновых выходили в скверик, больше похожий на пустырь, – не разрослись еще чахлые саженцы, не стали настоящими деревьями, – посреди которого стоял отнюдь не сказочный белый камень.
На камне бронзовело: «В память о мужестве и стойкости 201 воздушно-десантной бригады, 146 отдельного конвойного батальона внутренних войск НКВД, проявленных в бою с немецко-фашистскими захватчиками на юго-западной окраине города Орла 3 октября 1941 года. Вечная слава героям».
Об этом бое Годунов, наверное, знал все, что можно было узнать. Потому что этого «всего» было до обидного мало, приходилось домысливать и… и понимать, что придумки эти могут войти в противоречие с реальной историей.
Теперь можно начать снова: а вдруг что-то да найдется? Дома, говорят, и стены помогают… Дом. Родительская однушка с окнами на мемориал. С вокзала – через весь город, это почти час на трамвае. Треть уже позади, и…
Пышнотелая вагоновожатая что-то проскрипела в микрофон.
– Чего? – насторожилась бабуля в газовом платочке поверх тщательно завитой седины.
– Че? – тинейджер стянул на тощую шею большущие наушники.
– А что вы хотите, десятый час, дорога перекрыта, возложение, – равнодушно ответствовал мужик, который с равной вероятностью мог оказаться и рабочим, и учителем, и клерком каким-нибудь, винтиком государственной машины.
– Вагон дальше не пойдет! – солидарно гаркнула тетка-водитель, благо не в микрофон, а через приоткрытую дверку кабины. – И когда пойдет – не знаю. Часа через два, не раньше. Так что кому на Молочку – ногами быстрей дотопаете.
Странно, но именно в этот момент Годунов в полной мере осознал, что вернулся домой. Как только ни именуют на российских просторах всяческие торжища, но Молочкой центральный рынок называют, наверное, лишь в Орле.
На Молочку он не собирался. Но все равно вышел. Наличие чемодана прогулке никак не способствует, однако же… В конце концов, не такой уж он и тяжелый, чемодан, в нем всего лишь стандартный дорожный набор да ноутбук «мечта попаданца» с горой военно-исторической литературы, кучей альтисторических романов и несколькими стратежками.
Годунов никогда не считал себя ни историком, ни, упаси Господи, геймером (на пятом-то десятке!), да и сказки о суперменах, с ходу начинающих менять историю, его уже изрядно притомили. Он вообще никогда не ставил увлечения выше службы. То есть, по мнению бывшей супруги, был редкостным занудой. Бывшая всерьез полагала: выше службы для него в этом мире не существует ничего. Совсем и вовсе. Именно она однажды сказала (без пафоса, скорее с жалостью): такие, как он, Саня Годунов, созданы не для службы – для служения. А в череде предшествовавших разводу семейных сцен главным обвинением было сакраментальное: «Твои приборы тебе дороже живых людей!» Как-то, в довесок, чтоб уж точно наповал, Лариса бросила вообще несусветное: «Ты у нас весь такой правильный, здорового авантюризма в тебе ни на грош. Ты, наверное, и в детстве по деревьям не лазал, с мальчишками не дрался и девчонок за косички не таскал!» Бывшая в совершенстве владела пресловутой женской логикой, отягченной высшим образованием и природной склонностью к демагогии: в пару фраз могла заложить такое внутреннее противоречие, что оно от одного, даже очень осторожного, прикосновения детонировало. Начни он, допустим, объяснять: хороший, мол, командир должен, прежде всего, уметь находить контакт с людьми и при этом не терять выдержки, – тотчас услышал бы: у тебя машинное мышление, и ты инструкция ходячая, которой чужды спонтанные – истинно человеческие! – поступки. Хорошо, хоть профессионала в нем жена признавала без колебаний…
Впрочем, что теперь толку об этом думать? Он вернулся в Орел, бывшая осела в Питере. Любовная лодка разбилась… не сказать что о быт, Ларку он и в приливе гнева не считал оранжерейным цветочком; тут больше всего подходило тривиальное определение «не сошлись характерами». Дело всей жизни тоже вдруг осталось… в прошлой жизни. И что дальше? Что такое его профессиональный опыт для срединной России? То-то и оно… Ни родных, ни друзей, ни хотя бы приятелей тут у него нет; как-то сразу выяснилось: все, кого он мог назвать друзьями, одновременно были и сослуживцами.
Совсем не к месту возникла мысль: а ведь он – идеальный попаданец. Уже почти ничем, кроме воспоминаний, не связанный с этой реальностью любитель околоисторических построений, вооруженный ништяком типа «ноутбук». Забавно... но совсем не смешно.
Он шагал вдоль цепочки замерших (хотелось бы сказать «триумфально», но на ум приходило – «подобострастно», в соответствии с чиновничьей волей, возведшей зрелище в ранг традиции) трамваев к скверу Танкистов по истертой, местами вылущенной тротуарной плитке. А мысль никуда не двигалась, застыла, железной хваткой вцепившись в совпадение: прибыл ты, Александр свет Василич, не в абы какой день, впору задуматься: вдруг это не случайность, а волеизъявление судьбы? Говорят, судьба заботится о тех, кто в нее верит. Годунов по-прежнему верил. Именно «верил» и именно «по-прежнему», потому как разуму факты подавай да подтверждения регулярные, вера же охотно довольствуется остатками идеализма. А разум…Что ж ты, разум, не подсказал: надо, товарищ капитан третьего ранга, соответствовать моменту, прибыть на родину при параде? Вон, милиция на всех входах в сквер. Пропускной режим. Из штатских свободно перемещаются туда-обратно только чиновного вида господа с бейджиками на пиджаках, а всякий, кто в форме, – проходи без вопросов, будь ты военнослужащий, ветеран или юнармеец... Э-э-э, это кто ж такой одаренный обмундирование для ребятни придумывал, а? Во времена оны у юнармейца Саньки Годунова была форма, похожая на общевойсковую. То, во что сейчас обрядили пацанву, больше всего напоминало плод фантазии безымянного дембельского модельера.
Годунов одернул себя. Вот так и превращаются в циников и снобов, и принимаются старчески брюзжать на весь мир. Пацанята в елочно-зеленой форме, украшенной серебристыми погонами и многоцветными аксельбантами, преисполнены гордости: они участвуют в воинском празднике. То, что они сейчас чувствуют, всяко важнее того, как они выглядят, нет? И ветераны смотрят на них с одобрением. Решающее слово – за ветеранами.
Площадь с «тридцатьчетверкой» и Вечным огнем обнесена временным ограждением: от одной металлической стойки к другой тянутся желто-черные ленты. Внутри периметра для ветеранов расставлены пластиковые кресла. И опять Годунов вздохнул: в странном направлении движется творческая мысль организаторов, неужели никто не понимает, что этот гибрид стройплощадки и уличной забегаловки может оскорбить чьи-то чувства… и эстетические, и куда более глубокие и значимые? И снова себя выругал. Проще надо быть, товарищ капитан третьего ранга! А там, глядишь, и люди к тебе потянутся.
Пока что он был один в густеющей толпе. Малышня уже не могла так проворно лавировать между взрослыми, и игры переместились на трамвайную линию: в кои-то веки доведется без всяких опасений и без бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?
Из динамиков на крыше припаркованного поблизости микроавтобуса зазвучало щемяще знакомое «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», и воздух уплотнился, и стало трудно дышать. Судьба, в которую Годунов так безоглядно верил, благословила его чувством Родины, чувством кровной общности, не требующим определений и пояснений, даже словесного выражения не требующим. Благословила двумя дедами-фронтовиками и отцом-фронтовиком. И все же было, было необъяснимо личное в том, что временами накатывало на него штормовой волной. Как будто бы отголосок собственных воспоминаний… а откуда бы им взяться? Проще раз и навсегда определиться: это всего лишь игра воображения. Но Годунов терпеть не мог все виды неправды, включая самообман и исключая военную хитрость.
Звук фанфар обрезал песню на полуслове, и не видимая отсюда ведущая хорошо поставленным голос принялась, профессионально имитируя восторг, нараспев читать кое-как срифмованные стихи.
Традиционные речи Годунова не раздражали – он слушал их вполуха. Он с детства усвоил, что приходит не на митинг – на возложение. «Возложение» – так говорили дед и бабушка, и все соседи, фронтовики и дети фронтовиков, а следом – и внуки.
– …торжественный митинг, посвященный…
Он слушал не голоса людей – он слушал самих людей.
– …администрации города…
Не толпу – общность.
– …во имя жизни будущих поколений…
Малышня, прыгающая через трамвайные рельсы…
– …никто не забыт, ничто не забыто…
И серьезные юнармейцы…
– …наш вечно юный город…
И девушка, замершая с не донесенной до уха мобилкой…
– …преодолевать любые трудности…
И погруженная в свои мысли, явно далекие от происходящего, женщина средних лет…
– …праздничное настроение…
И мужичок в изрядном подпитии, что-то исступленно доказывающий прапорщику ОМОНа…
– …мероприятия, приуроченные к этому знаменательному дню…
И омоновец, с профессиональным равнодушием поглядывающий в сторону.
Каждый из них часть общности, ни убавить, ни прибавить. И общностью их делают отнюдь не слова…
– …память – не долг, память – честь…
То есть – слова, но не всякие. Надо признать, и среди легковесных велеречивостей встречаются верные слова.
– …пятого августа тысяча девятьсот сорок третьего года разведчики триста восьмидесятой стрелковой дивизии Иван Санько и Василий Образцов водрузили флаг освобождения Орла над домом по улице Московской…
Соврали, милостивая государыня! Вряд ли нарочно, по злому умыслу такие дела другими людьми делались, и все-таки не Московская она тогда была, а Сталина.
– …а в день двадцатилетия освобождения Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян зажег Вечный огонь у подножия памятника танкистам. С тех пор не угасает огонь, как никогда не угаснет наша память о воинах-освободителях. В их честь дважды в год над Домом Победы взвивается красный флаг…
– Ну чего ты ждешь? Снимай! – учительского вида женщина в бордовой кофточке с блестками толкает под локоть долговязого парнишку.
– Ма, да Катюха точняк в кадр не попадет, одни спины на фотке будут, – виновато бурчит сын.
– Сейчас! – грозно восклицает мать – и с уверенностью ледокола движется вперед, к ограждению: – Пропустите! Пр-ропустите, пажалста!
Кто-то дает дорогу, кто-то огрызается.
– Мне дочку сфотографировать, она там, с флагом! – с готовностью поясняет новоявленная папарацци.
В образовавшийся на несколько мгновений просвет Годунов видит юнармейскую знаменную группу – мальчишку и двух девчонок с широкими красными ленами через плечо. И все, толпа смыкается. «Интересно, успела она дочку сфотографировать или нет?» – отстраненно думает Годунов.
И тут его внимание привлекает сутуловатая пожилая женщина – как-то мысль не повернулась поименовать ее старушкой. Привлекает тем, что… что внимания не привлекает, стоит себе в сторонке, не вливаясь в толпу и не стремясь занять подобающее ветерану место внутри периметра. Или тем, что… Нет, только почудилось, будто знакомая, да и немудрено – обычный человек. Обычный человек необычной – уходящей – эпохи. Седые, коротко стриженые волосы, темно-синий костюм (вроде бы эта ткань называется крепдешин, смутно припоминается Александру Васильевичу), орденские планки – прикрепи женщина вместо них награды, получился бы, как говаривала когда-то бабушка, собирая деда на встречу ветеранов, целый иконостас. На лацкане рубиновой эмалью поблескивает значок-знамя с золотистыми профилями двоих Вождей и четырьмя буквами снизу… что за буквы, отсюда не разобрать. В одной руке – трость, в другой – несколько красных гвоздик.
– …курсанты Академии Федеральной Службы Охраны водружают дубликат флага освобождения. Оригинал хранится в Санкт-Петербурге, в знаменных фондах Военно-исторического музея артиллерии…
Годунов никогда не признавал других цветов, кроме полевых да еще гвоздик. И снова не ко времени и не к месту вспомнилось, как пришел он к будущей жене на первое свидание с букетиком гвоздик – и услышал: «Ты что, на кладбище собрался, что ли?» Потом супружница долго припоминала ему тот случай, пребывая в непреклонной убежденности: злодейка-судьба нарочно, на смех людям, свела ее с редкостным жмотом…
Судьба любит тех, кто в нее верит…
Момент водружения он ухитрился пропустить. Когда поднял глаза – на шпиле над белой башенкой реяло в жарко-голубом небе алое полотнище с нашитыми на него белыми буквами.
«За Родину! За Сталина!»
Времена определенно меняются, раньше-то, Годунов доподлинно помнил, обычный красный флаг поднимали. Если мечта о твердой руке одолела даже местных чиновников, которые, помнится, от одного этого имени шарахались, как черт от ладана, значит, уже и их припекать стало, причем отнюдь не ласковое солнышко южных курортов.
Правда, внешне пока все чинно-благородно, один за другим, по ранжиру, возлагают они венки и цветы к постаменту и следуют к своим машинам. Действо завершилось. Оцепление сняли. Теперь и простые горожане получили возможность подойти к памятнику танкистам. На бронзовую плиту у Вечного огня ложатся скромные букеты. В сторонке радостно фотографируется молодежь… а, вон и… как ее? Катя, стоит у стелы с картой боевых действий, смотрит в объектив.
Последней подходит к памятнику та самая женщина с букетом гвоздик.
Дошагала, помедлила, возложила цветы, помедлила. И, тяжело ступая, двинулась к трамвайной остановке. «Долго ей трамвая ждать придется», – тоскливо подумал Годунов. И пошел в противоположном направлении, к автобусной: волка ноги кормят, авось водители маршруток раньше движение откроют.

* * *

Несмотря на вечную неустроенность своего быта, Годунов так и не смог притерпеться к атмосфере больниц, гостиниц и помещений, в которых долго никто не жил. Тривиальное определение «гнетущая» тут не подходило; эта атмосфера просто выталкивала его. Выталкивала комната с выгоревшими семейными фотографиями на стенах, с пыльными коврами, с пожелтевшими капроновыми занавесками.
И он пошел – куда глаза глядят, куда ноги несут. Постоял у белого камня, к подножию которого кто-то положил цветы, тоже красные гвоздики. Теперь камень соседствовал с часовней в русском стиле, в прошлый приезд Годунова ее еще не было. Камень – граница, предел, часовня – воин-порубежник. Один в поле не воин? Если на своем рубеже – то как знать, как знать.
Неспешно добрел до памятника в Комсомольском сквере. С отрочества было у Годунова особое отношение к этому памятнику. Почему? Да разве поймешь, почему! Какие мысли возникали у Саньки при виде знаменосца, который другой рукой поддерживает падающего товарища? Помнилась только одна: ранен или убит второй боец? Думал ли раньше Годунов о преодолении, о победе жизни над смертью через страдания и саму смерть? Вряд ли. До «смертию смерть поправ» душой дорасти надо. Он и сейчас не вполне убежден, что дорос… да и вообще вряд ли для этого достаточно обычных размышлений. Такое пережить надо. Пережить. Надо. Да не ему. На Александра Васильевича Годунова у судьбы, по всей его жизни видать, совсем иные планы.
Чем ближе к центру, тем больше цветов у подножия монументов.
Тем больше праздничных флагов и праздных горожан.
Тем выше градус веселья. В прямом смысле слова. Городской парк культуры благоухает ароматами винно-водочного магазина, источает дымный жар шашлыков и неописуемый запах «пирожков с котятами». Присутствуют – а то как же! – неизменные атрибуты семейного досуга: мороженое, пирожные, сладкая вата, надувные диснеевские персонажи на палочках… Нет, не одни мультяшки, между Микки Маусами и прочими Белоснежками Годунов разглядел несуразные самолетики и танчики. Для детишек постарше, тех, что гуляют уже за ручку не с мамами, а под ручку с девушками, наличествует ассортимент сувенирных сердечек «Made in China», фосфоресцирующих браслетиков, светящихся рожек.
Возникло совершенно иррациональное желание взглянуть на город с высоты колеса обозрения – и тотчас же угасло: на аттракционы выстроилась длиннющая очередь.
И он отправился в забегаловку под открытым небом. Как говаривал один его сослуживец, шашлык без водки – деньги на ветер. Такого рода агитация влияния на Годунова не имела – он употреблял шашлык исключительно с томатным соком.
М-да, хлеба в избытке, зрелищ – нехватка. Впрочем, самые инициативные запаслись петардами – то тут то там раздается звук, напоминающий хлопок лопнувшей покрышки; изредка бледной звездочке удается подняться над вершинами деревьев.
Годунов никогда не любил толпу. Но одиночество не любил еще сильнее. Его всегда раздражали массовые гулянья, а вот салют… Салют – другое дело. Минуты ничем не омраченного торжества. В тот миг, когда, перекрывая убогонькие хлопки петард, грянул первый залп, на Александра Васильевича накатил такой восторг, какому прежний Санька позавидовал бы. Неизъяснимый, немой. Толпа разразилась свистом и нечленораздельными выкриками. Рядом с Годуновым звонко стукнула об асфальт пивная бутылка, где-то в стороне испуганно заплакал ребенок. Новый залп на мгновение перекрыл все звуки. И снова взвыла-взревела толпа. В небе гасли, оставляя седые стёжки, звездочки салюта. На земле тем временем свершалась фантасмагория. Завистливо потрескивали, силясь разгореться, белесые точки петард. Под ними неуклюже парил дородный надувной Пегас. Блуждали болотные огоньки – горожане запечатлевали на видеокамеры мобилок не событие, нет, – зрелище. Дюжий парень, увенчанный светящимися рожками, увлеченно тискал хрупкую девицу с ангельскими крылышками за спиной…
Вдруг подумалось не об орловцах-современниках, а о москвичах сорок третьего года. Слышала ли в тот вечер Москва, видела ли что-то, кроме Первого Салюта?..
Ты определенно становишься ханжой, Александр Васильевич, а мизантропия – твоя единственная подруга.
Залп, еще один, еще…
И – темнота, которую тщетно силятся рассеять немногочисленные фонари.
Толпа разочарованно заулюлюкала.
Нет, не темнота – потемки. Темень, раздолье всякому-разному, что светобоязнью страдает.
Очередная маршрутка подкатила к остановке уже переполненная, из раскрывшейся двери ехидно выглянул желтый воздушный шарик с косо намалеванными глазами и ртом. Безнадежно!
День, проведенный на ногах, давал о себе знать, да делать нечего… Эх, была-не была, чего тут идти-то, каких-то полгорода. Еще в отроческие походные времена Годунов усвоил: главное – правильно выбрать темп движения, тогда можно часами шагать и шагать, отмеряя версты. Тем паче – по ночной прохладе. Наблюдая звезды и слушая ветер. И стараясь не замечать излишне веселую публику.
Не удалось. У Комсомольского сквера его настигла свара. Именно так – настигла. Двое парней в изодранных футболках, двигаясь какими-то несуразными перебежками, умудрялись на бегу волтузить друг друга в классическом стиле пьяных разборок, то есть – куда попало. Две растрепанные девчонки вскрикивали-всплакивали тоненько, испуганно, хромая следом на высоченных каблуках. М-да, резвится молодняк…
Будь Годунов помоложе, он, пожалуй, кинулся бы разнимать. Нет, не так: чувствуй он себя помоложе. Тут ведь не в физических кондициях дело – в умонастроении, том самом, которое побуждает лезть не в драку, а в карман за сотовым телефоном. Его опередили: какой-то не слишком трезвый бородач возмущенно орал в трубку, держа ее почти на вытянутой руке:
– Але! РОВД? Здрас-сьте вам, РОВД! Доброй вам, как говорится, ночи! У вас тут чуть не под окнами смертоубийство творится, а вы там... р-репы чешете!.. Где-где? Говорю ж, у вас под боком… Да на площади. Возле «двоих из пивной», говорю!
А он и позабыл, к счастью своему, это жаргонное наименование памятника! Неприхотлива, все-таки, людская фантазия, ей хоть хлев – лишь бы крыша над головой. А ведь это его, Саньки Годунова, поколение додумалось, не молодь… у молоди даже на подлость, такую, чтоб с выдумкой, жизненных сил не хватает, помахаться по пьяни – это да. И снова, в который раз за сегодняшний день, коротко стукнула, отозвалась болью в виске мысль: ты, Александр Васильевич, осколок иной эпохи, погребенный в толще своих и чужих воспоминаний.
Наверное, это не так уж страшно, – быть осколком. Страшнее – пустой банкой из-под пива. Пройдет дворник, проедет поливальная машина – и нет тебя, и следа не осталось. А осколки хранит сама земля. В память.

Ночью Годунову снилась война. Не впервые. Он никогда не был ни на какой войне. Но война его не отпускала.


Вернуться в «"Песочница"»

Кто сейчас на форуме (по активности за 5 минут)

Сейчас этот раздел просматривают: 46 гостей