Мои рифмушки

[Цинни]

Чуточку новья.

Не беда
Г.С.
Бедовая была. Не потому ли, что на тебя всегда валились беды? Как вспомнится: «Дай хлебушка, мамуля». «Ну потерпи, Надюша, до обеда».
Как вспомнится: подъезд заиндевелый и тихий плач в квартире бабы Жени.
Ты на стене рисуешь каравеллы и отправляешь в рейс воображенье – куда-нибудь, где жизнь совсем другая, где в каждом доме – скатерть-самобранка.
И не беда, что дворник заругает, важней, что солнце в небе – как баранка – не бледное, а желто-золотое, веселое такое – дело к лету. Ты жадно ловишь лучики в ладони, как будто бы медовые конфеты. Три месяца каких-то – и на клумбе посадишь ты капусту – не ромашки, а в школе прочитаешь о Колумбе. Не до открытий, жаль, тебе пока что. Все реже будешь прятаться в подвале, все реже, реже будешь ты мишенью! И скажет мама: «Перебедовали». Заплачешь ты – так жалко бабу Женю!
Беда кого угодно воспитает. «Надюха наша никогда не плачет, но даже на экзаменах мечтает!»
Все сбудется.
Но сбудется иначе.
Открытия! Ах, как о них бессонно ты грезила блокадными ночами!
Твой путь пролег по дальним гарнизонам, дочь на руках, поклажа за плечами.
К тебе склонялись гроздья винограда и под ноги ложились абрикосы. Жизнь задавала вечные вопросы… А что ж еще тебе для счастья надо? Куда бы ни приехала – ты дома. На клумбе – не капуста, а ромашки.
Удачу изловить и одомашнить под силу нам, отважным и бедовым.

Добавлено спустя 25 секунд:
ГИМН МУХОСРАНКЕ
(образец не замутненной осознанием написанного лирики)

...Мне в Белоруссии, Молдове
Десяток лет прожить пришлось.
Сама себя ловлю на слове:
Там было горько мне до слёз!

Там не мое всё, не родное –
Привыкнуть так и не смогла.
Зачем мне это всё чужое?
И боль на сердце мне легла.
Э. Антонова

Привет, родная Мухосранка!
Привет, любимая река!
К тебе спешу я спозаранку.
Вернулся я издалека.
Я побывал на Хуанхэ,
встречали Тибр меня и Сена,
на их брегах сидел в тоске.
О, аромат ухи и хрена! –
его здесь нет! Не встретишь тут
родного Ваню-браконьера.
На Темзе мне – не вери гуд,
и все так серо на Дуэро.
Рыдал я, как с похмельных глаз,
на Амазонке и на Ганге.
Везде мне, словом, гондурас,
и хорошо – на Мухосранке.
Тут всякий окунь – что лосось,
вкуснее, чем рассол, водица.
Люблю! Навылет и насквозь!
И лишь сюда приду топиться!

Добавлено спустя 5 минут 27 секунд:
Из интервью
– Дом-недостройка сгорел – так чего уж теперь-то? Все так бедуют – дай Бог не попасть под обстрел. Бродят поблизости черные, жадные черти, кровушки ищут… а дом – ну сгорел и сгорел.
Вот бы покоя немножко. Мы всё здесь отстроим. Нам-то работа любая, сынок, не впервой.
Сколько погибло? У нас, у околицы – трое. Правнучек видел. С тех пор нелады с головой. Врач говорит – мол, нужна ему новая встряска. В город возили. Как выбрались – помню едва.
Я-то нездешняя. Русская я, из-под Брянска. Жили под фрицем. Я чудом осталась жива. После – училась. И в школе учила детишек дом свой любить и людьми оставаться во всем. Знать бы, кто где и каким нынче воздухом дышит… Мы-то – своим. Ну а значит, всё стерпим, снесем.
Я вот к соседке за свеклой иду для борща, как бы то ни было, кушать попросит семейство… Да, напиши обязательно, только не смейся: нынче – не поздно. Мы не разучились прощать.

Добавлено спустя 41 секунду:
АВТОПОРТРЕТ. МОНОХРОМ
Чапаевы пали. В отчаянье Анка,
«максимка» – и тот притулился над схваткой.
Воздвигнись и ты. Превратись в ницшеанку,
чтоб вскорости сделаться социопаткой.
– Ну что там?
– Стреляют.
– Ну что тут?
– Воруют.
Нормальная жизнь с тривиальным сюжетом.
Ты всех возлюби, допивая вторую,
а третью налей не себе, а планшету.
Ведь в скайпе – обрывки коллизий-верёвок
с нелепым названием – «личные связи».
Мир мчит за окном с оглушительным ревом.
Почти бронепоезд. Со сдвигом по фазе.
Он воображает себя пассажирским,
но в спальных вагонах покоятся войны.
Ты храбрость копи, а не хочешь – транжирствуй.
Война постучится и скажет: «Открой мне!»
Ну здрассьте! Сошла на моём полустанке.
Куда их нелёгкая ни заносила!..
Куда же… податься потерянной Анке?
Наверх. На чердак.
К доходяге «максиму».

[Цинни]

БОЛЬШИЕ
Мы были меньше ростом, но взрослее
в свои семнадцать… шутка ли – в семнадцать!
Под бледным солнцем лампа скорбно тлеет –
опять пора чему-то начинаться,
всё мудреней – как в сказке – новым утром,
наверняка мудрее станет кто-то…

Два бутерброда. Галстук. Туфли. Пудра.
Мои орлята – дедова порода –
бегут-летят к метро (прапрадед строил)
брать в менеджменте новые вершины.
Спешат машины шумным ярким строем,
хвалясь друг перед другом – хороши мы!
И внук, и внучка… ох, совсем большие,
как пелось, им везде у нас дорога.
Мечтают – мол, купить бы по машине,
и по квартире было бы неплохо.

А я для них – ушедшая эпоха.
А я для них – полдюжины историй,
иначе говоря – страничка текста.

В квартире нашей двум орлятам тесно,
хотят расправить крылья на просторе,
но чтобы тишь да гладь. К чему им грохот
стихий – земля ревет, а небо стонет?

На фото внучка – радостная кроха
с прадедушкиным орденом в ладони.
На фото – внук с большой машиной красной.
Ну да, пожарным быть мечтал когда-то,
как дед. Тут я, конечно, виновата,
что он пошел за всеми.

Старость, здравствуй, –
с раскаяньем и горестной любовью
к тому, что обошла, не довершила…

– Гавриловна, ну как твое здоровье?
– Да Бог бы с ним. Мои-то все – большие.

[Цинни]

* * *
Я – средний класс. С в/о и без в/п,
найду на карте что Бобруйск, что Даллас.
В прихожке – голубое канапе.
Старинное. От бабушки досталось.
Еще я, разумеется, с ч/ю,
вон анекдотец сочинил надысь я.
Играю с нищетой всегда вничью:
зарплата как-никак семнадцать тысяч
и лично генеральный руку жмет
и обещает к майским повышенье.
И по усам течет обильно мед,
стекает мирно под петлю на шее.
Не побежден ни бытом, ни жульем,
бегу от них к спасительному маю…
Да, кстати, обеспечен я жильем –
у бабы Нади студию снимаю,
удобства, к сожаленью, за углом,
но вроде приспособился, терпимо.
…Тоскливо крутит у виска стилом
старушка Клио. И шагает мимо.

[Цинни]

ЕСЛИ БЫ...
Раньше писатели были большими,
верили, знали, ваяли, вершили,
творческих сил был огромный запас.
Кабы в поместьях по-барски мы жили –
классиком стал бы ну каждый из нас!

Но!

У того – жена и пара спиногрызов,
у того начальник – привереда лысый,
тот работает с семи и до семи,
тот с десяток лет живет на две семьи.

Нет, не подают к обеду нам пулярку,
не подносят осетров, пампушек, расстегаев.
Что уж, братцы-други, говорить про чарку.
Муза, у кого ни глянь, худая и нагая.

Есть в ней что-то от простой крестьянки,
от Лукерьи или от Федоры.
Скучно славит милые просторы
(но мечтает о богемной пьянке).
Эй ты, муза! Марш стирать портянки!

Если бы являлась вот такая
скажем, к Салтыкову-Щедрину,
тоже б застонал о милом крае,
пристрастился б зелену вину!
Ты – пока что держишься… ну-ну!

Век твой – не орлиный, а кротовый,
рой и строй, не покладая рук.
Если б Чехов сам себе готовил,
был бы из Каштанки кэджангук.
Муза, эй! Поди почисти лук!

Ты не можешь предаваться лени –
и слагаешь даче мадригал:
ждет тебя навоз, а не мангал…
Если б этак жил Иван Тургенев –
Лизу бы к прополке припахал.

У супруги – ушки на макушке:
«Чувствую, – шипит, – в тебе гнильцу!»
Но, как говорил великий Пушкин, –
милый друг, рога тебе к лицу.

Ей строчит в WhatsApp какой-то Вронский:
«Валим, Аня, в Сочи, поезд ждет!»
Ты супругу кроешь по-японски…
Но – лишь в мыслях. Сам ведь идиот.

Даже Достоевскому не снился
этакий клинический герой.
Ты в регистратуре машешь СНИЛСом –
Мол, вконец замучил геморрой.

Тщетно, братец, не придет подмога.
Ты для них – бесштанный обормот.
О таких писал великий Гоголь…
Он – творил… И вовсе не ремонт…

Эх!

Что сотворишь в повседневном зажиме,
пишешь «за жись» – но стихи хороши ли?
Силы ничтожны – последний запас.
Раньше писатели были большими.
Мерки иные найдутся для нас.

[Цинни]

* * *
Колумб Америку открыл не просто так,
Не для всеобщих благоденствия и счастья,
А чтоб любой, кто не дурак и не простак,
В заокеанской сказке мог обогащаться.
Колумба не поднимем мы на щит,
Ведь щит давно рассохся и трещит.

А муза странствий и пьяна, и весела:
«Ха-ха, привычный мир – куда же мог он деться?
Сама не поняла, куда вас привела –
Совсем не Индия… но тут полно индейцев!»
Мы верили в удачу и в компАс,
да муза подвела с нетрезвых глаз.

Европа хоть в говне, однако на коне,
мечты ее просты – охота жрать от пуза.
Обмен культурный – он всем выгоден вполне:
Пришельцам – драгметалл, аборигенам – бусы.
Хотелось местным выразить протест,
Но акцию пресек Фернан Кортес.

Оп, англосаксы тут как тут: «О, вери велл!»
Чего ж на вольных на хлебах не порезвиться?
И вот уже вперед испанских каравелл
Владычица морей рванула за границу.
Привыкшим воевать и торговать
На денежки чужие не плевать.

А что Иван? Иван валялся на печи
И кушал кирпичи, как сызмальства приучен.
По всей планете шляться, аки тать в нощи,
Ванюше ни к чему. Он добрый и могучий.
Но понял вдруг – ведь Ваня не дурак, –
Что за морем устроили бардак.

Вот прибыл в Новый Свет и грезит наяву:
Сюда бы домну, а сюда свечной заводец…
И нерусь мучит краснокожую братву…
Эх, торгаши! Ну что ж за пакостный народец!
Иван заткнул сомненья в левый унт –
И прерии потряс народный бунт.

А через десять лет, куда ни кинешь взгляд,
Грохочут города, и всюду все при деле,
Тучнеют нивы и огни печей горят,
Иван и Чингачгук – навек в одной артели.
И Чингачгук Ивану – брат меньшой.
Америка ведь русская душой.