#1890 Влад Савин » 15.03.2012, 03:58
ПЛ пока в доке, на фронте затишье, с мистикой уже затык. Решил лирики добавить - не все же одна война? И доча посоветовала.
========================================================================
Контр-адмирал Лазарев Михаил Петрович. Северодвинск. Утро 1 января 1943.
Ну вот, повеселились, отгуляли!
Елка была только из леса, пахла свежей хвоей. А вместо шаров на ней были развешены мандарины, завернутые в фольгу или цветную бумагу. Три тонны мандаринов в дар героям-североморцам, пришли из солнечной Грузии, из-под города Сталинири, как написано в сопроводительном письме. Я чуть не подавился, когда прочел – зная, что так в то время назывался Цхинвал. Затем вспомнил, что это было и в нашей истории. На новый сорок второй год, все дети блокадного Ленинграда получили по мандарину. Груз приехал по «дороге жизни», с этим же обратным адресом. В это время в стране СССР не знали еще про «обострение дружбы народов». Жили все – как действительно, одна большая семья. Пусть не в богатстве, в коммунальной квартире – но помогая друг другу, а не воюя между собой.
А ведь это не само по себе организовалось! Одним из самых первых народных комиссариатов, созданных по указу Ленина, в 8 ноября 1917, был именно наркомат по делам национальностей – учрежден одновременно и наравне с такими, как наркомат обороны (тогда это называлось, по военным и морским делам), путей сообщения,, и других, без которых мы не мыслим государства! И руководил им, ну вы помните, кто. Декларированными задачами наркомата были:
-обеспечение мирного сожительства и братского сотрудничества всех национальностей и племен РСФСР, а также договорных дружественных советских республик;
-содействие их материальному и духовному развитию, применительно к особенностям их быта, культуры и экономического состояния;
-наблюдение за проведением в жизнь национальной политики Советской власти.
И ведь все это реально проводилось, и обеспечивалось! Это при том, что в революцию «дружба народов» по окраинам империи кипела, куда там девяностые (кто желает, поинтересуйтесь подробно историей жизни и падения Бакинской Коммуны, где были те самые двадцать шесть комиссаров). А ни при царе, ни каком другом государстве в то время не было подобного учреждения – то есть опыта не было никакого. Однако же товарищ Сталин и на том, первом своем государственном посту, показал свой талант. В двадцать третьем наркомат был упразднен, как «выполнивший свою функцию», ну а Иосиф Виссарионович перешел на пост генсека (тогда – именно главсекретарь, и не больше).
Поспешили, быть может? Однако факт – пребывая в этом времени, нигде не замечал я национальной розни. Нет, может быть кто-то кое-где порой, не так много я на берегу был – но вот точно знаю, что в двухтысячных не видеть и не слышать этого было просто невозможно! Так что, сделаем в памяти зарубку – то что в уже при Горбаче наружу полезло, все эти карабахи, это не наследие проклятого царизма и прочей тысячелетней истории, а что-то новое, вылупившееся буквально на наших глазах. Откуда – ну, будем думать…
-Михаил Петрович! – Анечка легко дергает меня за рукав – снова в мыслях о государственных и военных делах?
-Да нет – отвечаю – всего лишь, об этом мандарине. Как попал сюда этот редкий тропический фрукт. Попробуйте!
Анечка следует совету. И выдает мнение:
-Вкусно! Но яблоки антоновские лучше. Если спелые, так прямо во рту тают. Когда я к тете в деревню ездила, под Лугу… Так у нее яблок этих было, в саду! А правда, что если этих фруктов заморских много съесть, то отравиться можно?
-Это кто тебе такое сказал??
-Ну как же, у Маяковского, помните – «неделю ни хлеба, ни мяса нет, неделю одни ананасы».
Я даже не знаю, что ответить. Анечка рассуждает дальше.
-Хотя если уметь приготовить, очень многое можно в пищу. Видели бы вы нашу кухню в белорусских лесах, в отряде! Мука из корневища рогоза, тесто на лепешки из желудей, клубни аира, даже сладкое повидло из корней лопуха, ну а про щи из крапивы все знают. Это все в книжке Верзилина написано было, которую мы изучали еще перед заброской, как прокормиться в лесу. И даже вкусно было очень, когда уставши с задания придешь. А ведь раньше мы не знали – городские все.
И лучше бы не узнали, думаю! Потому что говорит Анечка все это, кружась со мной в вальсе по залу. Под музыку – и маленький оркестр присутствует, и патефон, заводят его, когда устают. Сейчас играет пластинка, негромко, что-то похожее на «утомленное солнце», но не оно, без слов.
-Аня, а вот что вы после войны делать будете?
Тут музыка смолкает. Обернувшись, вижу возле оркестрантов нашего Диму Мамаева, что-то втолковывающего их старшему. Патефон задвигают, музыканты занимают позиции к игре. Около Димы вдруг возникает Кириллов, они о чем-то переговариваются, затем наш «жандарм» уходит – ясно, НКВД дало добро!
Все отболит, и мудрый говорит –
Каждый костер, когда-то догорит.
Ветер золу развеет без следа.
Но до тех пор, пока огонь горит,
Каждый его по-своему хранит.
Если беда, и если холода.
Прямо, дискотека восьмидесятых!
-Из вашего времени? – тихо спрашивает Анечка – вот только танцевать под нее, вот так, раз, два, три, ритма понять не могу? Покажете, Михаил Петрович?
Ну, Мамаев, погоди! Убью!
-Это просто, даже слишком. Я вам кладу обе руки на талию, а вы мне на плечи. И шаги в такт. Вот так.
-Близко как, даже непривычно. Мне кажется, так лишь с близким человеком танцевать можно. У вас все к друг другу так относились?
-Хотели так – отвечаю – ведь семьдесят лет из нас старались советского человека слепить. И кое в чем преуспели.
Это так – я вспоминаю те же восьмидесятые. Ребята из училища, из студии Палыча, из группы психолога Кунина, из клуба «Лабиринт» у Нарвских ворот, из ДК Железнодорожников, из Парголова – много довелось мне побегать, всего в два-три старших училищных года, в свободное время, это после совпало, и начало службы, и начало девяностых, правления Борьки-козла. А тогда это было – искали, пытались жить, уже без казенных лозунгов, с духовностью и взаимопониманием, еще без денежного интереса. И в абсолютной, не горбачевской, трезвости – помню свадьбу, когда на восемнадцать человек на столе была одна бутылка шампанского, и много трехлитровых банок сока. И все были довольны!
-Михаил Петрович! – толкает меня Анечка – ну вот, вы опять далеко!
-Молодым себя вспомнил – отвечаю – даже не лейтенантом еще. Когда жизнь казалась прекрасной. А все трудности – одной левой.
-Да разве вы старый? Папа мой говорил, человеку столько лет, на сколько чувствует себя его душа. У нас в университете был один, мне ровесник, а совсем как дед старый, или чеховский, который в футляре. Все знаю, все грязь, ну мы же умные люди, не идеалисты! Так мы его звали Верблюд – потому что с ним поговорив, на любую тему, как оплеванный чувствуешь, вымыться хочется. Бедный – ну и трудно ему в жизни будет! Жалко – потому что человек не враг, не подлец, а просто, бескрылый. Мечтать не умел совсем.
-А вы о чем мечтали, если не секрет?
-Даже и не сказать коротко. Когда я маленькой была, мама мне не сказки читала, а Грина – и я воображала себя Ассоль. Когда бегала в кружок к Перельману, мечтала стать советской Софьей Ковалевской. Когда собирала свой первый детекторный приемник, мечтала поймать сигнал какой-нибудь полярной экспедиции, как Нобиле. Мечтала по радио услышать, как наши на Марс полетят. И увидеть полный коммунизм, когда все как одна семья будут, по всей земле. А вы, Михаил Петрович, о чем мечтали?
-О чем? У отца в кабинете картина висела – фрегат, под всеми парусами, в море выходит, берега расступаются, впереди открытый океан. Я себя и представлял, таким фрегатом. Все по плечу, цель впереди, дойдем обязательно. Сделать что-то, чтобы историю всю изменить.
-Так вы уже изменили, разве не так? Весь немецкий флот утопили, и на фронте все по-другому совсем!
Анечка замолкла. И отстранилась. А глаза ее как-то странно заблестели. Плачет?
-Что-то не так?
-Мне убивать больше не хочется. Хотя клятву дала. А хочется быть такой, как до войны. Это – трусость и дезертирство?
-Тьфу! Слушать внимательно, товарищ младший лейтенант, как приказ. Если вы на войну идете, это значит, что мы, мужики, долг свой выполнили плохо! Мы лучше драться будем, когда знаем, что у каждого из нас за спиной его дом и его женщина. И что вы нас ждать будете, и встретите, когда мы вернемся с победой!
-А как же «если ранили друга, перевяжет подруга»? – вспоминает Аня слова песни, очень известной в тридцатые.
-Я ж сказал, это на случай, когда совсем конец! Как у Гайдара, когда и отцов, и братьев побили, и не осталось больше никого. А если уж о песнях речь…
Танцы тем временем, по мере утомления публики, плавно перешли в концерт, по заявкам и без. Выступает смешанный самодеятельный коллектив – заводские, флот, наука. Причем девушки тоже есть. Подзываю Диму Мамаева, и шепотом ставлю ему задачу. Это для большинства публики в зале исполняемые концертные номера, сюрприз. А вот «огласите весь список, пжалста», специально для новогоднего вечера, заранее утверждали я и Кириллов. А Дима клялся, что все выучат, отрепетируют, будет готово. То есть заказанный мной номер в списке наличествует. И атмосфера соответствующая. Песни вперемежку, лирика и военные. Только что исполнили «горных стрелков» Высоцкого – их надо сбросить с перевала. Ну а теперь..
На сцене не одна солистка, а сразу трое. Присмотревшись, узнаю в той, что слева, одну из Анечкиных помощниц, сержантш ГБ (хоть не крокодилов прислали, а очень даже ничего!). И все трое в платьях, вот не идут женщинам мундиры, на мой взгляд, хоть убей. Зал даже притих – что будет?
Иди, любимый мой, родной!
Суровый день принес разлуку...
Враг бешеный на нас пошел войной,
Жестокий враг на наше счастье поднял руку.
Иди, любимый мой, иди, родной!
Враг топчет мирные луга,
Он сеет смерть над нашим краем.
Иди смелее в бой, рази врага!
Жестокий дай отпор кровавым хищным стаям.
Иди смелее в бой, рази врага!
Как дом, в котором ты живешь,
Оберегай страны просторы,
Завод родной, сады, и лес, и рожь,
И воздух наш, и степь, широкую, как море.
Храни, как дом, в котором ты живешь!
Нам не забыть веселых встреч,
Мы не изменим дням счастливым.
Века стоять стране и рекам течь,
Века цвести земле, бескрайним нашим нивам
И нашей радости грядущих встреч.
Там, где кипит жестокий бой,
Где разыгралась смерти вьюга,
Всем сердцем буду я, мой друг, с тобой,
Твой путь я разделю, как верная подруга,
Иди, любимый мой, иди, родной!
А вот мог ли кто-нибудь так сказать – в двухтысячном? Все эти «солдатские матери» (а также жены, сестры, невесты) – ах, как бы моего ненаглядного не послали в Чечню? Простите, а если в самом деле, «завтра – война»? Ах, дедовщина! Простите, а чего же вы орете, чтоб «моего, персонально, избавили от этого» - вместо того, чтобы требовать навести в армии порядок, чтобы нормально служилось всем? Ладно, на подлодках в мое время уже не осталось срочников, одни контрактники. А с армией что делать? Хорошо хоть – здесь этого пока нет!
-Вот так! – говорю Ане – а войну, нам оставьте. Тебе для личной мести еще сотня фрицев нужна – так я тебе обещаю, утоплю! «Шарнхорст» придет, на нем почти две тысячи экипажа, да и сам он стоил Адольфу как танковая дивизия. А если он в море не высунется до конца войны, так пара их подлодок нам точно попадется. Я все сделаю – ты только жива останься. Детей родишь, воспитаешь, чтоб настоящими людьми стали. Но вот на фронт тебя – не пущу.
Аня в ответ всхлипывает. И утыкается лицом мне в плечо.
-Детей, им отец нужен, воспитывать как? Тогда и ты пообещай, что живым вернешься. А я ждать буду. Скорей бы кончилась эта война!
Ой, мама, что ж это выходит? Впервые не я признаюсь, а мне?!
------------------------------------------------------------------------------------
PS позволил себе включить весь текст песни - т.к. подозреваю, что значительная часть СОВРЕМЕННЫХ читателей, из молодых, ее не знают
Vlad1302
