#296 Road Warrior » 23.06.2017, 15:54
11 (23) сентября 1854 года. Севастополь.
Поручик Гвардейского экипажа Домбровский Николай Максимович, вице-президент медиахолдинга Голос Эскадры.
– Хулиович, ну нечего мне делать пока в Севастополе. Давай я завтра с раннего утра к Камышовой смотаюсь.
– Так... Чегой-то ты там темнишь. Давай, змей-искуситель, колись – чего хочешь-то?
– Хотелось бы проведать те самые места, где Федя с компанией вчера порезвились. Посмотреть, как строятся редуты. Кроме того, я обещал Эдуарду Ивановичу фото укреплений – наших и вражеских.
– И ты их опубликуешь, а вражеские агенты передадут их куда надо.
– Сказано тебе – для Эдуарда Ивановича. Ну и для будущей книги. А статейку я напишу, но без этих фото. Даже две статейки. Одну для «Голоса эскадры», одну для «Крымских известий». А вражеским агентам сюда ехать не надо – они и в Питере узнают все, что хотят. Там языками треплют как дворник метлой.
– А это что за «известия» такие?
– Да мы с Машей решили основать новый печатный орган. Пока на двух страницах, там, если найдем местных, добавим еще. Да даже если не найдем, Женя Коган, опять же, скоро будет.
– Ладно, ладно. А с Машей что?
– А она поедет с Нахимовым на инспекцию укреплений в районе Инкермана. Заодно интервью с ним забацает. Она его всяко похлеще заинтриговала, чем я – так что ей он и расскажет поболее, чем мне.
Лицо Хулиовича резко погрустнело, и я понял, что зря старательно не замечал признаки того, что моя названная сестра заинтересовала нашего испано-шведского Иглесиаса. Ну что ж поделаешь, слово не воробей... Хулиович же пристально взглянул на меня и сказал уже построже:
– Значит, так, слушай сюда. Вряд ли англичане или французы ломанутся. Но вдруг? Ведь их генерала и еще несколько высокопоставленных офицеров недавно убили именно там. Так что, если начнется, берсерка не изображай, в бейсбол не играй, в лучшем случае лежать тихо в укрытии и постреливать, стараясь по возможности попасть по французам. Усек?
– Честное скаутское! Век воли не видать!
– Ладно, поверю тебе. А если ты не сдержишь слово, то в лучшем случае разжалую тебя в младшие ассенизаторы, будешь всю войну дерьмо черпать. Впрочем, в ожидаемом порядке вещей мне этого делать не придется; но учти, я на твои похороны не приду. И твоей Мейбел не сообщу. И будет «напрасно южанка ждать мужа домой»... Пусть пока еще не мужа, а жениха – которому при данном раскладе не суждено будет стать ейным мужем. Или хоть чьим-нибудь.
– Хулиович, так меня убить могут, даже если я не буду берсерком под пулями скакать.
– Вот тогда я ей все расскажу – ей скажут, она, блин, зарыдает... Тебе это надо?
– Надо. Я не собираюсь ховаться по углам вдали от боевых действий. Все-таки я мужик, а не «облако в штанах» или какой-нибудь там метросексуал.
Саша хихикнул.
– Вот именно последним я тебя в начале нашего знакомства и представлял. Хорошо. Помни, ты обещал. И честное пионерское дал. Ну или какое оно там у вас. В семь утра туда поедет «Тигр». Повезет беспилотник с командой и еще кое-что. Тебя ждать не будет, имей в виду.
«Не было у бабы забот, купила порося», – подумал я сокрушенно – опять вставать ни свет, ни заря, а, главное, сам напросился. Впрочем, может, хоть будет не так жарко.
А Саша продолжал:
– На всякий случай, когда прибудешь, сразу найди себе позицию. И не забудь винтовку и патроны – кое-что будет в «Тигре», но вряд ли у тебя будет возможность к нему каждый раз бегать за очередным «цинком». Ну, и воды возьми побольше, и сухпай.
– Спасибо, Саш! – и я побежал готовиться.
С раннего утра было действительно прохладно, пели цикады, или что-то в этом роде (я, увы, не энтомолог). По дороге к Камышовой, я вспоминал, с чего все началось.
Вчера Хулиович взял меня с собой, как он сказал, для «информационной поддержки» на встречу с Тотлебеном. Эдуард Иванович оказался типичным немцем – педантичным, и несколько замкнутым. Даже после того, как мы открыли ему, кто мы и откуда, он лишь странно на нас посмотрел и перешел к обсуждению направлений, которые надлежало укрепить. В их числе была и дорога из Камышовой бухты. Та самая, где вчера наши ребята подстрелили несколько лягушатников, одним из которых оказался генерал Пьер Боске, в нашей истории – вероятно, лучший вражеский генерал этой войны.
Тотлебен преобразился, когда услышал о пулеметах (у нас их было пока мало, но со вторым караваном мы ждали большую партию), минометах, а также новых методов ведения войны. А еще Саша рассказал ему о "Горчаке", своего рода "передвижном доте", разработанном в 90-е для пограничных укреплений. Два таких были в составе грузов для Венесуэлы, и один должен был вскоре прибыть со вторым караваном.
Тут, как было заведено, в игру вступил я – открыв ноут (от которого Тотлебен прибалдел, хотя и пытался до этого не показать своего удивления), снчала показал ему ролик про "Горчак", затем нарезку из документальных и художественных фильмов времен Великой Отечественной, а также фото восстановленных окопов на выставке вооружения на Поклонной Горе. Но я совсем забыл, что Тотлебен происходит из курляндских немцев, и когда он услышал, что враги говорят по-немецки, спросил меня:
– Господин поручик, так, значит, в вашей истории врагами были немцы? А какие – пруссаки или баварцы?
– Увы, ваше превосходительство... Тогда уже Германия была объединенной. И даже Австрия была ее частью.
Подполковник засмеялся:
– Господин поручик, я еще не генерал. А родина у нас с вами одна – Российская империя. (Я ему не сказал, что родился-то я, в общем, за окияном). Но очень не хотелось бы воевать со своими дальними родственниками...
– Вот поэтому мы и делаем все, чтобы сделать Россию и Германию дружественными державами. А объединил Германию в нашей истории человек, заслуживший прозвище «Железный Канцлер» – Отто фон Бисмарк.
– Слышал я про него. Далеко пойдет, стало быть... Ладно. Вернемся к делам насущным. Вы сказали, что сможете привезти мне картинки укреплений у Камышовой бухты?
– Так точно, ваше высокоблагородие!
Тотлебен поморщился.
– Господин поручик, когда мы наедине, зовите меня просто Эдуард Иванович. А вас мне представили, как Николая Максимовича. Вы не против, если я буду вас так величать?
– Никак нет, ваше... Эдуард Иванович!
– А потом я обдумаю, как дополнить укрепления траншеями, и подготовить котлован для вашего чудо-оружия, как оно у вас называется – «Горчак»? Да и про размещение ваших минометов следует подумать.
– Эдуард Иванович, вскоре прибудут еще и «Ноны» – этакие самоходные бронированные повозки с пушками, стреляющими на четыре версты.
– А как же они будут стрелять, если не увидят неприятеля?
– Для этого есть корректировщики огня, передающие целеуказание по рации – это что-то вроде беспроводного телеграфа. А также летательные аппараты, которые парят над землей, и все видят. Вот здесь – я протянул ему книжечку, найденную Хулиовичем в библиотеке «Смольного» – описание того, как именно во время Великой Отечественной Войны располагали артиллерию и минометы.
– Спасибо, Николай Максимович. Ну что ж, жду ваших картинок.
Пока мы ехали к Камышовой, утренняя прохлада быстро превратилась в некое подобие Нью-Йорка летом – места, где без кондиционера делать нечего. Зелень вокруг практически вся выгорела, бриз с моря имелся, но какой-то очень уж робкий. И среди всего этого – старики, женщины, дети, счастливчики с лопатами, большинство с деревянными палками, остервенело долбят каменистую землю.
Я вспомнил, как к нам приезжала один раз тетя Тамара, пожилая хромоногая женщина. И мать рассказала, как она всю войну еще ребенком проработала на заводе, выполняя по полторы нормы. Несколько раз падала в обморок от недоедания, но потом опять становилась на скамеечку - без нее она не доставала до станка - и продолжала работу. После войны она так и не бросила завод, осталась токарем до пенсии - даже проработала дополнительные семь лет, пока не охромела. Те, кого я видел перед собой, были слеплены из того же теста – точно так же делали все, чтобы не дать врагам захватить родной Севастополь.
А на гребне холма расположился стрелковый взвод, с кремневыми ружьями. Дымить будут, подумал я... Чуть западнее я увидел отделение «охотников» со штуцерами. «Тигр» же укатил обратно в Севас за дополнительным грузом, и когда вернется, неизвестно. Да, негусто здесь... Единственное, что меня обнадеживало – над головой пролетел беспилотник. Пролетел и вернулся обратно, чуть восточнее. Вроде "Тигр" должен будет еще привезти пару минометов с расчетами. Но лягушатники даже не знают, что это такое и с чем его едят, да и нет минометов в зоне прямой видимости. Поэтому, если бонапартисты все-таки решат отомстить за своего «женераля», то здесь скоро может быть очень даже горячо.
Ну что ж... Время у меня было, и я вспомнил заветы не только Хулиовича, но и Юрия Ивановича Черникова, и первым делом решил выбрать позицию. Подумав, я направился к длинному отрогу чуть севернее основного холма, и остановился на двух позициях, на самом гребне, и за кочкой чуть подалее – там была небольшая ложбинка. Так что, если начнется бой, то пусть даже убьют, но не сразу – сначала я порезвлюсь.
Как ни странно, смерти я в данный момент не боялся. Она представлялась мне не более чем абстракцией. Другое дело, когда я в детстве чуть не утонул, уносимый течением от берега; вот это было страшно. А здесь... Разве что Мейбел жалко – я ж обещал ей вернуться. Черт, я же ей не давал о себе знать с самого Херсона, два слова с «Раптора» не в счет... Если выживу, напишу сегодня же, пообещал я себе, а если нет, то такова селява. Хулиович ей доложит.
На всякий случай, я осмотрел свою основную позицию, прилег, вскинул «винторез», посмотрел на французские позиции в оптику... Неплохо, неплохо. Сухие стебли травы, которыми поросла кочка, должны будут предоставить хоть какую-нибудь маскировку, а вот мне в оптику все видать. Ну что ж, попробуем теперь запасную.
Как говорится, заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Я совсем позабыл про ложбинку за кочкой, и пребольно упал на правую ногу, которая у меня и до того немного ныла; но, как говориться, Господь милостив к дуракам. Как только первая боль прошла, я, к своему удивлению, почувствовал, что не только ничего не сломано, но даже не вывихнуто, а что ноет чуток, то не в счет. С запасной позиции был хорошо виден гребень холма, а лежать тут в ложбинке было даже удобнее, чем на основной позиции.
И вдруг с севера показались с полдюжины конных. Посмотрев в бинокль, я увидел, что одеты они были в татарские бурки и в татарские же папахи. Интересно, интересно... Я лег за кочкой и приготовился к стрельбе, но увидев, что остальные на новоприбывших особо не реагируют, понял, что это «наши» татары. И действительно, они поскакали к взводу «хроноаборигенов». Я же решил поговорить с «охотниками» – местные подождут.
Командиром отделения был Йоханн Карлссон – тот самый, про которого Хулиович и другие говорили, что он, мол, живет на крыше. Когда я спросил у него про это, Хулиович удивился, после чего со смехом рассказал мне про книгу Астрид Линдгрен. Про писательницу я слышал; именно она написала «Пеппи Длинныйчулок», популярную и у нас в Америке. Но ни про какого Карлссона у нас никто не читал; узнав об этом, Хулиович заржал еще громче, погладил меня по голове, и сказал: «Бедный ребенок». А что тут бедного-то? Он-то, небось, не смотрел и половины всех тех детских фильмов, которые видел я. Ну там мультики про Спайдермена или Том энд Джерри. Или нескончаемые сериалы типа Брейди Банч, про семью с шестью детьми. Впрочем, можно и без последнего...
Мы с Йоханном сдружились после того самого памятного «бейсбольного» эпизода; он был одним из тех, кто ходил к Саше Николаеву лечиться после визита в «хитрое» заведение во Влоцлавке, и почему-то воспылал ко мне благодарностью за то, что я, видите ли, спас их всех от огня польской пушки. Так что я решил пока не уходить и фотографией заняться именно с этих позиций – отсюда был отличный вид на укрепления, как наши, так и чужие. И именно отсюда я разглядел то место, где у французов уже стоял крест – похоже, именно там вчера помножили на ноль того самого великого и ужасного Боске.
И, наконец, распрощавшись с «охотниками», я пошел поговорить с «хроноаборигенами», но не успел до них дойти, как вдруг метрах в ста от меня ударило ядро. Твою мать, только этого не хватало... Потом второе, потом третье... и я, вместо того, чтобы залечь, зачем-то пулей помчался на свою основную позицию, откуда в бинокль и рассмотрел вражескую батарею.
Тут послышался вой мины, и через пару секунд она разорвалась между первым и вторым орудиям – лягушатники их поставили очень уж близко друг к другу. Вторая мина упала между третьим и четвертым орудием, а расчеты пятого и шестого вдруг куда-то растворились. Поведя биноклем, я увидел, как смелая французская пушечная обслуга храбро бежит сломя голову. Ну что ж, всего две мины – и батарея, как говорят французы, hors de combat – вышла из боя.
Но тут вдруг показались турки – по крайней мере, фески и красные кафтаны были в точности похожи на старые иллюстрации турок до Эрдогана, упс, Ататюрка. Одна рота, другая, третья... И в этот самый момент мои соседи вдруг закричали: «Турки!», а их офицер обнажил саблю, закричал на смеси польского и русского: «За царя и ойчызну!», и маленький Давид в лице нашего взвода побежал к турецкому Голиафу.
И тут до меня дошло, что офицер, хоть я мог поклясться, что ни разу его не видел, показался мне почему-то знакомым. Но времени раздумывать над подобными вопросами уже не было. Я бухнулся на свою основную позицию, поднял «винторез», и подумал было, что, увы, дистанция слишком велика. И тут на меня нашло то же самое, что тогда, в детстве, на Кони-Айленд в Нью-Йорке, когда я там был с мамой, с младшими братом и сестрой.
Мама тогда увидела огромную плюшевую фиолетовую корову, висевшую на тоненьком прозрачном шнурке. Выиграть ее было просто – нужно было «всего лишь» перебить пулькой из пневматического ружья шнурок, на котором она висела. Я старательно прицелился в место, где шнурок пересекал какую-то горизонтальную линию, и... пуля прошла правее и выше.
Ружье явно не было пристреляно, подумал я. И вдруг почувствовал необыкновенную ясность мышления. Прицелился с необходимой поправкой, выстрел – корова упала. У меня оставалось еще три пульки, и тут я услышал, как Катя канючит куклу Барби в бальном платье – справедливости ради, у нее их было десятка два, но именно «такой» не было. Ничего, еще выстрел, и кукла точно так же валится в сетку. Потом – это уже для Вити – машинка с радиоуправлением, и, наконец, для меня – электронные часы.
На меня смотрели несколько пар глаз – мама, брат с сестрой, хозяин, и с десяток посетителей. Потом хозяин подошел ко мне, подал мне руку, и сказал:
– Ничего себе... Я был снайпером в Ираке, но я никогда столь метко не стрелял.
И подарил мне в довесок пивную кружку с настоящей металлической крышкой, которую я, конечно, потом отдал папе.
Вот так и здесь. Винтовка как бы сама прицелилась в одного офицера, выстрел – и нет офицера. То же и со вторым. Третий же, наседавший на нашего подпоручика, вытащил саблю – и я решил, что этого-то лучше взять живым. Выстрел, и тот уже с воем катается по земле. А я стрелял дальше. Еще один, и еще, и еще... Потом клацнул затвор, и только я собрался поменять магазин, как увидел прилетающие мины, ударившие по второй и третьей вражеской роте, и одновременно вылетевший из-за гребня «Тигр», вовсю строчащий из пулемета.
Потом «Тигр» забрал раненых, включая и того француза, которому я прострелил коленную чашечку. А мне пришлось выпрашивать лошадь и ехать строевым шагом обратно в Севастополь. И когда я прибыл к нашей казарме и спешился, я чуть не закричал от боли – колено, на которое я неудачно упал в ложбинке, теперь жутко болело.