#994 Road Warrior » 14.10.2014, 19:17
3. Тьма над Ершалаимом.
Когда-то давно, ещё в двадцатом веке, мне привелось побывать в Мехико. Когда-то город находился в обрамлении пятитысячных вулканов, и на старых картинках место было необыкновенно живописным. Сейчас же вулканов не было видно, равно как и луны со звёздами по ночам. А солнце днём было похоже на луну - бледный кружок на сером небе.
С начала марта, небо посерело, и солнце выглядело в точности, как тогда в Мехико. Морозы не прекращались ни в марте, ни в апреле - лишь в ночь на пятнадцатого апреля по новому стилю, а пятого по старому, на Вербное воскресенье, вдруг подул южный ветер, и стало, согласно привезённому нами градуснику, два градуса выше нуля.
Вербы стояли голые, и приветствовать Господа в Иерусалиме было бы нечем, если бы некоторые из наших детей не додумались нарезать веток и поставить их в воду за неделю до праздника. Страстная седмица была столь же холодной, всё время шёл то снег, то дождь, только на Пасху двадцать второго числа чуть потеплело - до пяти градусов - и воцарилась солнечная погода. Впрочем, солнечной её можно было назвать с натяжкой - то же жалкое подобие луны посреди пепельно-серого неба.
Вокруг начались разговоры - мол, конец света. Мол, это Господь наказал Русь за убийство царевича Димитрия. Патриарх издал указ, приравнивавший подобные слухи к богохульству, и запретил во служении трёх московских священников, которые подозревались в распространении этих слухов, но, увы, слухи продолжали звучать отовсюду. А ещё к ним часто добавлялась сплетня о том, что пришельцы - то бишь мы - посланники диавола, пришедшие на Русь прельстить неправедного царя ради её погибели.
И тут ко мне пришёл Саша Сикоев и сказал, что он смог докопаться до одного из источников слухов. Причём сделал это вполне примитивным путём - расспрашивал бабок, откуда им это известно, пока не попал на зятя одной из них. Его он об источниках расспрашивать не стал, а просто пожертвовал жучком, который он присобачил к его тулупу - и это его привело к некому купцу-литвину, Станиславу Быковскому, давно жившему в Москве и в своё время принявшего православие, чтобы жениться на русской бабе. Зятёк сей работал на того грузчиком.
Того взяли в оборот; его даже не пришлось пытать - увидев, к кому он попал, он тут же жидко обделался - да так, что пришлось ему потом драить кабинет, в котором его допрашивали, хотя вонь держалась ещё очень долго. Зато запел он после этого, аки соловей.
Он давно уже служил агентом Польши в Москве. Оказалось, что он знал и других агентов - сразу после допроса, мы взяли более дюжины. Главным из них был некто Ежи Качинский - как и Быковский, краковянин по рождению, но, в отличие от последнего, дворянин, когда-то перешедший на службу к Фёдору Иоанновичу и оставшийся у Бориса.
Качинского мы еле-еле успели схватить у Смоленских ворот Деревянного города; Саша Сикоев, который нехотя взял под своё крыло нашу контрразведку, оставил на всякий случай ребят у всех ворот города, и приказал им задерживать всех, у кого они уловят хоть капельку польского акцента. Примерно пять минут он представлял из себя этакую помесь пионерки-девственницы, партизана на допросе и гордого аристократа. Впрочем, когда он понял, сколько у нас на него компромата, и после вопроса о том, сейчас его на кол сажать или дать ему сначала шанс, мнимая девственница оказалась сродни представительнице древнейшей профессии.
Пока польская делегация была на приёме во дворце, один из его людей, некто Марек Пилсудский, тайно посетил пана Качинского и приказал начать распространять слухи, одновременно готовя почву к торжественному въезду Лжедмитрия в Москву на белом коне. Качинский в буквальном смысле слова потерял голову после этого - но слухи продолжали свою жизнь, разве что их стало самый чуток поменьше.
В мае чуть потеплело, и к середине месяца наконец растаял снег. Но даже несмотря на то, что дождя было меньше, чем обычно, распутица продолжалась долго - земля просто не могла высохнуть из-за низкой температуры и отсутствия солнца. В июне, наконец, мы посадили картошку на полях в Измайлово и у Радонежа; ещё картофель отвезли в районы Курска и Чернигова, а также мы готовились посадить её по дороге на Александров, куда я выехал седьмого июня. В Москве и под Москвой уже всё весьма неплохо работало и без меня, и мне хотелось посмотреть, что же у нас происходит на берегах Невы и на Балтике.
Увы, под Тверью опять зарядили дожди, и моё путешествие прервалось одиннадцатого июня, практически не успев начаться. Мы проверили элеватор - он выглядел добротно, высокий, обмазанный глиной и заполненный зерном - всё-таки в прошлом году народ постарался. На сколько этого зерна хватит, я даже не хотел думать, но кроме зерна, на складе у Тверского элеватора в амбаре устроили хранилище крымского масла и кишмиша - крымчаки условия перемирия выполняли на ура. Да и в деревнях по дороге в Тверь то и дело замечал крымских козочек. Похоже, наша программа "по козе в каждую семью" начала работать. За козу подразумевалась трудовая повинность, и там, где были предусмотрены картофельные поля, например у Клина и Твери, их задачей было распахать поле, засадить картофелем, и потом - осенью - убрать его. Народ не знал, что такое картофель, так что пока воровства не было, да и народ так хотел халявную козу, что поля под Клином и Тверью к нашему приезду были готовы.
Так что, пока мы ждали возможности продолжать путешествие, мы спасались в баньке при Путевом дворце в Твери. И тут я, увы, не выдержал. Обычно меня банщицы интересовали мало - как правило, это были дамы в теле и некоторого возраста, а мне нравятся девушки стройные и если и старше меня, то ненамного. А тут вдруг одна из банщиц привела дочку лет двадцати - сказала, рано овдовела, муж умер от болезни прошлой зимой. И неразумное потребление пива и хмельного мёда, помноженное на почти годовое воздержание, сыграло со мной плохую шутку - я понял, что изменил не только Лизе, но и, собственно, Эсмеральде, когда, проснувшись, увидел рядом с собой нежно посапывающую Аксинию. Конечно, девушка была необыкновенно красива - русоволоса, голубоглаза, с точёными формами, лучше любой Мисс Америки. Но, тем не менее, я почувствовал себя весьма неуютно. Была ещё надежда, что в ночь до того ничего такого у нас не было, но, проснувшись, Аксиния сказала:
- Княже, а надень на свой уд варежку, как вчера.
Все мои надежды, что ночью ничего не прозошло, при этом понятным образом обрушились. И у меня не хватило сил разочаровать девушку - а она не только весьма споро делала свою работу, но, увы, знала толк и в увеселениях. Так что, когда мы наконец покинули Тверь семнадцатого числа, я был вполне доволен - но с ужасом думал, что на обратном пути придётся ещё раз наведаться в этот же дворец.
Дальнейшее путешествие прошло быстрее - все элеваторы были в полном порядке, все картофельные поля - последнее у Новгорода - подготовлены, столь молодых банщиц больше не было - а уединения со служанками я, хоть и с трудом, избегал как огня. В Борисов мы пришли седьмого июля (понятно, по новому стилю), и я его не узнал - всё-таки то, что недавно было ещё пустынным берегом, превратилось в небольшой городок, и звук топора раздавался со всех сторон - он строился дальше. Через реку, несмотря на серую мглу, был виден Александров, разросшийся ещё больше. Тут и там дымили трубы заводов - как я узнал, топили горючими сланцами, а шведы поставляли руду по графику.
"Победа" была в Николаеве, так что я заночевал в Александрове, сходив сначала на исповедь у отца Пафнутия. Узнав о моём прелюбодействе, он долго смотрел на меня, потом, ничего не говоря, начал читать отпустную молитву. В воскресенье восьмого, с утра, он меня даже причастил. После службы, я спросил его, он посмотрел на меня и сказал:
- А ты сам каешься так, что ни одна епитимья не поможет. Ничего, полтора года тебе осталось, потом будешь с женой. А она тебе, чую, уже дитя-то родила - Господь хранит её, не бойся ни за неё, ни за дитя, ни за других.
Я и подумал, кого он имеет в виду под "другими", но испугался спросить.